Индіи, между первичныхъ поэтовъ, сказавшихъ, что семь есть чарованій у Агни, семь языковъ у Огня;—горной свѣжестью подышать въ предѣлахъ Ирана, и запомнить полные мужественной прелести благоговѣйные напѣвы Заратустры;—увѣровать съ Халдеями въ Семь Страшныхъ Демоновъ, и снизойти съ Истаръ въ Преисподнюю;—вороновъ Одина увидѣть, и пѣсню орловъ услыхать, которые пѣли Сигурду;—ржаныхъ и пшеничныхъ колосьевъ нарвать въ красивой Польшѣ и печальной Литвѣ;—родного Перуна послушать, и вмѣстѣ съ Ярилой влюбиться въ Богиню-Громовницу;—перекинуться къ новымъ днямъ, къ нашимъ днямъ, похожимъ на бѣлыя ночи, къ нашимъ чарамъ и къ нашимъ радѣньямъ, городскимъ, запоздалымъ, полночнымъ и комнатнымъ;—всюду увидѣть-услышать голосъ мига и даннаго мѣста въ существенной ихъ единичности, а, разслышавъ, напѣвно, въ стихахъ-ли текучихъ, или въ прозаической срывчатой рѣчи, возсоздать услышанное,—вотъ сложная радость и многосложная задача художника, чья душа многогранна и чья впечатлительность по морскому многообразна,—задача, зовущая многихъ художниковъ къ творческой работѣ многихъ лѣтъ.
Поэтъ слышитъ дальніе шопоты, подземные голоса, и зовы временъ отшедшихъ. Онъ—какъ тѣ чада Солнца и дѣти Луны, бронзово-вылитые Красноцвѣтные, которые, приникая ухомъ къ землѣ, слышатъ не только далекіе шумы, но и далекіе шорохи. Онъ—какъ горное эхо, которое схватываетъ прозвучавшій голосъ, и въ перепѣвахъ бросаетъ его изъ пещеры въ пещеру. Горное эхо не весь ухватитъ прозвучавшій голосъ, но то, что будетъ ухвачено, оживетъ въ перекличкѣ волнующимъ призывомъ, и будетъ имѣть свое очарованіе, особую прелесть свою, чару капризнаго горнаго эха, которое возсоздаетъ-то не все, а лишь то, что ему приглянется, но эти от-
Индии, между первичных поэтов, сказавших, что семь есть чарований у Агни, семь языков у Огня; — горной свежестью подышать в пределах Ирана, и запомнить полные мужественной прелести благоговейные напевы Заратустры; — уверовать с Халдеями в Семь Страшных Демонов, и снизойти с Истар в Преисподнюю; — воронов Одина увидеть, и песню орлов услыхать, которые пели Сигурду; — ржаных и пшеничных колосьев нарвать в красивой Польше и печальной Литве; — родного Перуна послушать, и вместе с Ярилой влюбиться в Богиню-Громовницу; — перекинуться к новым дням, к нашим дням, похожим на белые ночи, к нашим чарам и к нашим раденьям, городским, запоздалым, полночным и комнатным; — всюду увидеть-услышать голос мига и данного места в существенной их единичности, а, расслышав, напевно, в стихах ли текучих, или в прозаической срывчатой речи, воссоздать услышанное, — вот сложная радость и многосложная задача художника, чья душа многогранна и чья впечатлительность по морскому многообразна, — задача, зовущая многих художников к творческой работе многих лет.
Поэт слышит дальние шёпоты, подземные голоса, и зовы времен отшедших. Он — как те чада Солнца и дети Луны, бронзово-вылитые Красноцветные, которые, приникая ухом к земле, слышат не только далекие шумы, но и далекие шорохи. Он — как горное эхо, которое схватывает прозвучавший голос, и в перепевах бросает его из пещеры в пещеру. Горное эхо не весь ухватит прозвучавший голос, но то, что будет ухвачено, оживет в перекличке волнующим призывом, и будет иметь свое очарование, особую прелесть свою, чару капризного горного эха, которое воссоздает-то не всё, а лишь то, что ему приглянется, но эти от-
