I have made my choice, have lived my poems…Oscar Wilde, Poems.
Лѣтъ семь тому назадъ, когда я въ первый разъ былъ въ Парижѣ, въ обычный часъ прогулокъ, я шелъ однажды по направленію къ церкви Мадлэнъ, по одному изъ Большихъ бульваровъ. День былъ ясный, и, полное яркихъ и нѣжныхъ красокъ, закатное небо было особенно красиво. На бульварахъ былъ обычный потокъ фигуръ и лицъ, теченье настроеній и нервнаго разнообразія, мгновенныя встрѣчи глазъ съ глазами, смѣхъ, красота, печаль, уродство, упоеніе минутностями, очарованіе живущей улицы, которое вполнѣ можно понять только въ Парижѣ.
Я прошелъ уже значительное разстояніе, и много лицъ взялъ на мгновенье въ свои зрачки, я уже насытился этимъ воздушнымъ пиршествомъ, какъ вдругъ, еще издали, меня поразило одно лицо, одна фигура. Кто-то весь замкнутый въ себѣ, похожій какъ бы на изваяніе, которому дали власть сойти съ пьедестала и двигаться, съ большими глазами, съ крупными выразительными чертами лица, усталой походкой шелъ одинъ—казалось, никого не замѣчая. Онъ смотрѣлъ нѣсколько выше идущихъ людей,—не на небо, нѣтъ,—но вдаль, прямо передъ собой, и нѣсколько выше людей. Такъ могъ бы смотрѣть осужденный, который спокойно идетъ въ неизвѣстное. Такъ могъ бы смотрѣть, холодно и отрѣшенно, человѣкъ, которому больше нечего ждать отъ жизни, но который въ себѣ несетъ свой міръ, полный красоты, глубины, и страданья безъ словъ.
Какое странное лицо, подумалъ я тогда. Какое оно англійское, по своей способности на тайну.
Это былъ Оскаръ Уайльдъ. Я узналъ объ этомъ случайно.
Въ тѣ дни я на-время забылъ это впечатлѣніе, какъ много другихъ, но теперь я такъ ясно вижу опять закатное небо,
I have made my choice, have lived my poems…Oscar Wilde, Poems.
Лет семь тому назад, когда я в первый раз был в Париже, в обычный час прогулок, я шел однажды по направлению к церкви Мадлэн, по одному из Больших бульваров. День был ясный, и, полное ярких и нежных красок, закатное небо было особенно красиво. На бульварах был обычный поток фигур и лиц, теченье настроений и нервного разнообразия, мгновенные встречи глаз с глазами, смех, красота, печаль, уродство, упоение минутностями, очарование живущей улицы, которое вполне можно понять только в Париже.
Я прошел уже значительное расстояние, и много лиц взял на мгновенье в свои зрачки, я уже насытился этим воздушным пиршеством, как вдруг, еще издали, меня поразило одно лицо, одна фигура. Кто-то весь замкнутый в себе, похожий как бы на изваяние, которому дали власть сойти с пьедестала и двигаться, с большими глазами, с крупными выразительными чертами лица, усталой походкой шел один — казалось, никого не замечая. Он смотрел несколько выше идущих людей, — не на небо, нет, — но вдаль, прямо перед собой, и несколько выше людей. Так мог бы смотреть осужденный, который спокойно идет в неизвестное. Так мог бы смотреть, холодно и отрешенно, человек, которому больше нечего ждать от жизни, но который в себе несет свой мир, полный красоты, глубины, и страданья без слов.
Какое странное лицо, подумал я тогда. Какое оно английское, по своей способности на тайну.
Это был Оскар Уайльд. Я узнал об этом случайно.
В те дни я на время забыл это впечатление, как много других, но теперь я так ясно вижу опять закатное небо,
