арестанты ждали своего поѣзда, ихъ окружила толпа любопытныхъ зѣвакъ. Одинъ изъ толпы, желая показать, что онъ недаромъ читалъ газеты и иллюстрированные журналы, воскликнулъ, подойдя вплоть: „Ба! да вѣдь это Оскаръ Уайльдъ“—и плюнулъ ему въ лицо. Оскаръ Уайльдъ стоялъ въ цѣпяхъ, и не могъ отвѣтить мерзавцу ударомъ, если бъ и хотѣлъ. Онъ былъ каторжникомъ два года, и работалъ, какъ каторжникъ. А если онъ совершалъ малѣйшую неаккуратность, если даже онъ ставилъ въ своей кельѣ какую-нибудь вещь направо, тогда какъ она по тюремному уставу должна быть поставлена налѣво, его подвергали наказанію.
Онъ не жаловался ни на кого, не обвинялъ никого, онъ былъ вѣренъ себѣ, и отбылъ два свои года, двухлѣтній адъ за чрезмѣрность мечты.
Послѣ каторги онъ перенесъ три года безцѣльныхъ мученій измѣнившей ежедневности, и умеръ въ 1900-мъ году въ Латинскомъ Кварталѣ, въ Парижѣ, гдѣ все-таки нищету сносить легче, чѣмъ гдѣ-нибудь.
Все цѣльно въ этой жизни. Посмѣлъ, заплатилъ. Тотъ, кто посмѣется въ глаза проигрывающемуся, быть можетъ правъ. Кто съ насмѣшкой придетъ ко мнѣ черезъ годъ, послѣ того какъ я все потерялъ въ игрѣ, и начнетъ смѣяться надо мной и негодовать, достоинъ быть названъ глупцомъ и звѣремъ.
Оскаръ Уайльдъ доказалъ, что у него была неудобная карта—сердце, и доказалъ цѣльность своей натуры, не только двумя годами своей каторги, но въ особенности тѣмъ, что послѣ нея онъ не написалъ ничего, кромѣ одной поэмы, Баллада Рэдингской тюрьмы, гдѣ изобразилъ ужасы неволи и чудовищность смертной казни, съ такой силой, какой не достигалъ до него ни одинъ изъ европейскихъ поэтовъ.
Оскаръ Уайльдъ напоминаетъ красивую и страшную орхидею. Можно говорить, что орхидея—ядовитый и чувственный цвѣтокъ, но это цвѣтокъ, онъ красивъ, онъ цвѣтетъ, онъ радуетъ.
Красные маки сперва, весна и лѣто, воздухъ, жизнь. И потомъ безпощадная смѣна—того, что зовется временами года. Осень, зима, зимній садъ, и внутри, въ этомъ роскошномъ саду съ повышенной температурой, и съ холодными окнами, пышный и странный и волнующій цвѣтокъ, Орхидея Тигриная.
арестанты ждали своего поезда, их окружила толпа любопытных зевак. Один из толпы, желая показать, что он недаром читал газеты и иллюстрированные журналы, воскликнул, подойдя вплоть: «Ба! да ведь это Оскар Уайльд» — и плюнул ему в лицо. Оскар Уайльд стоял в цепях, и не мог ответить мерзавцу ударом, если б и хотел. Он был каторжником два года, и работал, как каторжник. А если он совершал малейшую неаккуратность, если даже он ставил в своей келье какую-нибудь вещь направо, тогда как она по тюремному уставу должна быть поставлена налево, его подвергали наказанию.
Он не жаловался ни на кого, не обвинял никого, он был верен себе, и отбыл два свои года, двухлетний ад за чрезмерность мечты.
После каторги он перенес три года бесцельных мучений изменившей ежедневности, и умер в 1900-м году в Латинском Квартале, в Париже, где всё-таки нищету сносить легче, чем где-нибудь.
Всё цельно в этой жизни. Посмел, заплатил. Тот, кто посмеется в глаза проигрывающемуся, быть может прав. Кто с насмешкой придет ко мне через год, после того как я всё потерял в игре, и начнет смеяться надо мной и негодовать, достоин быть назван глупцом и зверем.
Оскар Уайльд доказал, что у него была неудобная карта — сердце, и доказал цельность своей натуры, не только двумя годами своей каторги, но в особенности тем, что после неё он не написал ничего, кроме одной поэмы, Баллада Рэдингской тюрьмы, где изобразил ужасы неволи и чудовищность смертной казни, с такой силой, какой не достигал до него ни один из европейских поэтов.
Оскар Уайльд напоминает красивую и страшную орхидею. Можно говорить, что орхидея — ядовитый и чувственный цветок, но это цветок, он красив, он цветет, он радует.
Красные маки сперва, весна и лето, воздух, жизнь. И потом беспощадная смена — того, что зовется временами года. Осень, зима, зимний сад, и внутри, в этом роскошном саду с повышенной температурой, и с холодными окнами, пышный и странный и волнующий цветок, Орхидея Тигриная.
