чатлительность, откликаясь на все, приводитъ къ трагизму. Едва промолвивъ приведенныя слова, Блэкъ прибавляетъ: „каждая слеза съ каждыхъ глазъ становится ребенкомъ въ Вѣчности; и блеянье, лай, ревъ, и вой—суть волны, бьющіяся о берегъ неба“. Эти мистическія дѣти, рождающіяся въ Вѣчности, быть можетъ для того, чтобы стать обвинителями, эти нестройные вопли звѣрей, бьющіеся, какъ Хаосъ, о раскинутый въ Вѣчности берегъ, красивѣе и трагичнѣе Байроновскаго паѳоса, и своею широкозахватывающей лиричностью становятся въ уровень съ поэзіей космогоній.
Сила чувства и внутренней сосредоточенности давала Блэку необыкновенную силу выраженія. Въ мистической поэмѣ Тиріэль, полной апокалипсическихъ символовъ и возбуждающей чувство неподдѣльнаго ужаса, онъ восклицаетъ: „Зачѣмъ одинъ законъ данъ льву и терпѣливому быку, и зачѣмъ человѣкъ скованъ подъ небесами въ пресмыкающейся формѣ, червякъ шестидесяти зимъ, ползущій по пыльной землѣ?“ Вопросъ, достойный Экклезіаста, и сдѣлавшійся особенно настойчивымъ въ наши дни. Блэкъ находитъ успокоеніе отъ этого кошмарнаго призрака въ пантеизмѣ,—естественный путь поэта-символиста. Возникшіе въ соотвѣтствіи съ этимъ причудливые теософскіе помыслы онъ облекъ въ художественную форму, въ своихъ картинахъ, въ пророческихъ поэмахъ, и въ мелодической лирикѣ, которая была самобытномъ нововведеніемъ въ 18-мъ вѣкѣ, съ его закованностью, и восхищала позднѣйшихъ поэтовъ, обладавшихъ мелодическимъ голосомъ, Шелли, Данте Россэтти, и Суинбӭрна. Муза Блэка нѣжна, какъ героиня его Книги Тэль, гдѣ въ неожиданныхъ образахъ онъ заставляетъ идею метэмпсихоза просвѣчивать мягкимъ свѣтомъ, изумруднымъ, какъ лучъ солнца, прошедшій въ глубь черезъ морскую воду.
Чисто-весеннимъ успокоеніемъ и сладкой истомой дышутъ его Пѣсни невинности и многія изъ Пѣсенъ опыта. Онъ видитъ зеленые луга, цвѣтущія пастбища, стада, въ простодушномъ веселіи являющіяся символомъ безгрѣшныхъ душъ, чья невзыскательная жизнь невинна. Съ облаковъ на него смотрятъ какія-то невѣдомыя младенческія существа, и учатъ его писать книги. Его волки, тигры, и львы страшны, какъ въ дѣйствительности, но иногда приходятъ ангелы, и убѣждаютъ ихъ быть добрыми, и они стараются научиться кротости. Родители теряютъ дочь, и находятъ ее спящею въ львиномъ чертогѣ, въ пещерѣ, гдѣ львица была ей прислужницей,
чатлительность, откликаясь на всё, приводит к трагизму. Едва промолвив приведенные слова, Блэк прибавляет: «каждая слеза с каждых глаз становится ребенком в Вечности; и блеянье, лай, рев, и вой — суть волны, бьющиеся о берег неба». Эти мистические дети, рождающиеся в Вечности, быть может для того, чтобы стать обвинителями, эти нестройные вопли зверей, бьющиеся, как Хаос, о раскинутый в Вечности берег, красивее и трагичнее Байроновского пафоса, и своею широкозахватывающей лиричностью становятся в уровень с поэзией космогоний.
Сила чувства и внутренней сосредоточенности давала Блэку необыкновенную силу выражения. В мистической поэме Тириэль, полной апокалипсических символов и возбуждающей чувство неподдельного ужаса, он восклицает: «Зачем один закон дан льву и терпеливому быку, и зачем человек скован под небесами в пресмыкающейся форме, червяк шестидесяти зим, ползущий по пыльной земле?» Вопрос, достойный Экклезиаста, и сделавшийся особенно настойчивым в наши дни. Блэк находит успокоение от этого кошмарного призрака в пантеизме, — естественный путь поэта-символиста. Возникшие в соответствии с этим причудливые теософские помыслы он облек в художественную форму, в своих картинах, в пророческих поэмах, и в мелодической лирике, которая была самобытном нововведением в 18-м веке, с его закованностью, и восхищала позднейших поэтов, обладавших мелодическим голосом, Шелли, Данте Россэтти, и Суинбӭрна. Муза Блэка нежна, как героиня его Книги Тэль, где в неожиданных образах он заставляет идею метэмпсихоза просвечивать мягким светом, изумрудным, как луч солнца, прошедший в глубь через морскую воду.
Чисто-весенним успокоением и сладкой истомой дышат его Песни невинности и многие из Песен опыта. Он видит зеленые луга, цветущие пастбища, стада, в простодушном веселии являющиеся символом безгрешных душ, чья невзыскательная жизнь невинна. С облаков на него смотрят какие-то неведомые младенческие существа, и учат его писать книги. Его волки, тигры, и львы страшны, как в действительности, но иногда приходят ангелы, и убеждают их быть добрыми, и они стараются научиться кротости. Родители теряют дочь, и находят ее спящею в львином чертоге, в пещере, где львица была ей прислужницей,
