6 апрѣля.—Я былъ въ Куэрнавакѣ и оттуда верхомъ ѣздилъ къ руинамъ древней твердыни и храма Ацтековъ, Ксочикалько, къ вечеру вернулся къ Куэрнаваку и такимъ образомъ сдѣлалъ въ одинъ день экскурсію въ семьдесятъ верстъ. Я долженъ былъ ѣхать въ Куэрнаваку въ воскресенье. Сегодня четвергъ, но опоздалъ на поѣздъ на пять минутъ. Чтобы не возвращаться домой, поѣхалъ въ какую то невѣдомую Пачуку, захолустный городъ съ копями. Смотрѣть тамъ, какъ оказалось, нечего, но Судьба благоволила. Я попалъ на народный праздникъ, и передъ моими глазами прошли сотни и сотни, тысячи смуглыхъ бронзовыхъ Индійцевъ, въ огромныхъ соломенныхъ шляпахъ и живописныхъ лохмотьяхъ (они всѣ ходятъ, задрапировавшись полосатыми красными одѣялами, какъ испанскими плащами). Играла военная потѣшная музыка, гудѣли колокола, трещали ракеты. Солнце жгло, было весело.
Потомъ, позавтракавъ, мы стали взбираться на гору, въ предмѣстья города, и тутъ произошло пріятное маленькое приключеніе. Е. устала, мы присѣли на камни, около какой-то стѣны; вслѣдъ за нами, вздыхая и стеная, взобралась какая-то индійская старуха, прислонилась къ стѣнѣ, и по-испански начала сѣтовать вслухъ, что ей въ день много разъ приходится мѣрить эту гору. Спросивъ, что̀ мы тутъ дѣлаемъ, и узнавъ, что мы гуляемъ, она настойчиво стала приглашать насъ зайти en su casa. Мы пошли. На маленькомъ дворикѣ лежала привязанная огромная свинья (животное истинно мехиканское), фатилъ индюкъ, офицерился пѣтухъ, стоялъ каменный домикъ изъ одной комнаты, въ ней двѣ кровати, утварь, цыплята. Ацтекскія цвѣтныя глиняныя кружки, и юная дочь старухи, принявшая насъ такъ первобытно-привѣтливо, такъ царственно-просто, какъ будто это было въ сказкѣ. Черезъ двѣ минуты мы болтали другъ съ другомъ довѣрчиво и весело; я узналъ всю ихъ біографію, узналъ, какъ онѣ живутъ, какъ онѣ добываютъ скудный свой заработокъ шитьемъ и своими животными. Эта невинно-чувственная, несознающая своего юнаго очарованія, дѣвушка, Эулалія Альвиса, мнѣ странно напомнила Таню Ш. Какъ та когда-то мнѣ сказала: „А у меня еще есть обезьяна“,—такъ эта сказала мнѣ: „А у меня еще есть бѣлый котъ“,—и повела меня въ какой-то клѣтушокъ, гдѣ въ корзинкѣ мирно дремалъ gato blanco (horribile dictu!) кастрированный, дабы (какъ наивно изъяснила мнѣ старуха), не бѣгалъ изъ дому и былъ толще. Когда мы ушли отъ двухъ этихъ странныхъ существъ, живущихъ одиноко sin miedo, я чувствовалъ, что я влюбленъ. Да, это была какая-то нѣжная и грустная боль; мнѣ хотѣлось вернуться къ этой дѣвушкѣ, некрасивой,
6 апреля. — Я был в Куэрнаваке и оттуда верхом ездил к руинам древней твердыни и храма Ацтеков, Ксочикалько, к вечеру вернулся в Куэрнаваку и таким образом сделал в один день экскурсию в семьдесят верст. Я должен был ехать в Куэрнаваку в воскресенье. Сегодня четверг, но опоздал на поезд на пять минут. Чтобы не возвращаться домой, поехал в какую-то неведомую Пачуку, захолустный город с копями. Смотреть там, как оказалось, нечего, но Судьба благоволила. Я попал на народный праздник, и перед моими глазами прошли сотни и сотни, тысячи смуглых бронзовых Индийцев, в огромных соломенных шляпах и живописных лохмотьях (они все ходят, задрапировавшись полосатыми красными одеялами, как испанскими плащами). Играла военная потешная музыка, гудели колокола, трещали ракеты. Солнце жгло, было весело.
Потом, позавтракав, мы стали взбираться на гору, в предместья города, и тут произошло приятное маленькое приключение. Е. устала, мы присели на камни, около какой-то стены; вслед за нами, вздыхая и стеная, взобралась какая-то индийская старуха, прислонилась к стене, и по-испански начала сетовать вслух, что ей в день много раз приходится мерить эту гору. Спросив, что́ мы тут делаем, и узнав, что мы гуляем, она настойчиво стала приглашать нас зайти en su casa. Мы пошли. На маленьком дворике лежала привязанная огромная свинья (животное истинно мехиканское), фатил индюк, офицерился петух, стоял каменный домик из одной комнаты, в ней две кровати, утварь, цыплята. Ацтекские цветные глиняные кружки, и юная дочь старухи, принявшая нас так первобытно-приветливо, так царственно-просто, как будто это было в сказке. Через две минуты мы болтали друг с другом доверчиво и весело; я узнал всю их биографию, узнал, как они живут, как они добывают скудный свой заработок шитьем и своими животными. Эта невинно-чувственная, несознающая своего юнаго очарования, девушка, Эулалия Альвиса, мне странно напомнила Таню Ш. Как та когда-то мне сказала: «А у меня еще есть обезьяна», — так эта сказала мне: «А у меня еще есть белый кот», — и повела меня в какой-то клетушек, где в корзинке мирно дремал gato blanco (horribile dictu!) кастрированный, дабы (как наивно изъяснила мне старуха), не бегал из дому и был толще. Когда мы ушли от двух этих странных существ, живущих одиноко sin miedo, я чувствовал, что я влюблен. Да, это была какая-то нежная и грустная боль; мне хотелось вернуться к этой девушке, некрасивой,
