стины смертельнаго траура на челѣ тѣхъ первыхъ преступниковъ природы. Око мое не смѣетъ заглянуть въ тѣ лѣса, ибо тамъ вѣтвь съ надругательствомъ противъ вихря вытянутая дробила воздухъ гуломъ громовъ, а расщепленное сѣмя вереска когда лопалось, то расходился голосъ, какъ бы отъ ста перуновъ; тамъ выростали изъ-подъ земли пары съ такою силой, что порванныя скалы и выброшенныя ею на воздухъ горы базальтовыя, упавши, разбивались въ прахъ и въ песчаную пыль. Въ тучахъ, въ мглахъ и въ темнотахъ вижу ту исполинскую работу Духа, то царство лѣсного бога, гдѣ духъ больше на тѣло, чѣмъ на собственное ангельство, работалъ. То, что по смерти съ него спасть было должно, спаленное на уголь, пни и листья перегнившіе, это было наибольшимъ добытіемъ его работы, когда Духъ самъ, ужь надъ формами взнесенный, ждалъ милосердія Божія, ждалъ пожара и потопа.
И вотъ на обмершія формы перваго творенія, на окаменѣлыя тѣла дивотворовъ морскихъ, влетѣлъ столбъ огнистый, другой уничтожатель и геній мести, борющійся съ жизнью. Чело его, тучами увѣнчанное, было облито потопомъ, ноги огнистыя высушили морскія логовища и черезъ цѣлые вѣка полилась эта земля, червоннымъ пожаромъ свѣтящая Богу на высотахъ, она, которая, послѣ вѣковъ духомъ любви переработанная и разлучезарненная, заблистаетъ огнемъ двѣнадцати драгоцѣнныхъ каменій, въ разлучезарненьяхъ, въ какихъ ее видѣлъ святой Іоаннъ,—горящая на пропасти міровъ.
О, Духъ мой! въ безформенности первой твоей завязки уже была мысль и чувство. Мыслью размышлялъ ты о формахъ новыхъ, чувствомъ и огнемъ любви распаленный, просилъ ты о нихъ Творца и Отца твоего; ты обѣ эти силы направилъ въ единыя точки тѣла твоего, въ мозгъ и въ сердце; а чего добылъ ими въ первыхъ дняхъ творенія, того у тебя Господь уже не отобралъ, но натискомъ и болѣстью до творенія красивѣйшихъ формъ принудилъ твою природу, и бо̀льшую силу творческую изъ тебя вызвалъ. И испуганный, и раздраженный упоромъ тѣла, началъ разматывать въ глубинѣ моря тесьмы серебряныя и началъ третье страшное змѣиное царство. Сдается, что пни тѣхъ деревьевъ спаленныхъ изъ мертвыхъ возстали сами на днѣ моря, сердцевину древесную замѣнили въ систему нервную, мысль и сердце положили на землю. А впередъ мысль, какъ предводительницу, выходящую на развѣдки, снабженную свѣтильниками глазъ, послали передъ сердцемъ, съ осторожностью, которая о пораженномъ духѣ свидѣтель-
стины смертельного траура на челе тех первых преступников природы. Око мое не смеет заглянуть в те леса, ибо там ветвь с надругательством против вихря вытянутая дробила воздух гулом громов, а расщепленное семя вереска когда лопалось, то расходился голос, как бы от ста перунов; там вырастали из-под земли пары с такою силой, что порванные скалы и выброшенные ею на воздух горы базальтовые, упавши, разбивались в прах и в песчаную пыль. В тучах, в мглах и в темнотах вижу ту исполинскую работу Духа, то царство лесного бога, где дух больше на тело, чем на собственное ангельство, работал. То, что по смерти с него спасть было должно, спаленное на уголь, пни и листья перегнившие, это было наибольшим добытием его работы, когда Дух сам, уж над формами взнесенный, ждал милосердия Божия, ждал пожара и потопа.
И вот на обмершие формы первого творения, на окаменелые тела дивотворов морских, влетел столб огнистый, другой уничтожатель и гений мести, борющийся с жизнью. Чело его, тучами увенчанное, было облито потопом, ноги огнистые высушили морские логовища и через целые века полилась эта земля, червонным пожаром светящая Богу на высотах, она, которая, после веков духом любви переработанная и разлучезарненная, заблистает огнем двенадцати драгоценных камений, в разлучезарненьях, в каких ее видел святой Иоанн, — горящая на пропасти миров.
О, Дух мой! в бесформенности первой твоей завязки уже была мысль и чувство. Мыслью размышлял ты о формах новых, чувством и огнем любви распаленный, просил ты о них Творца и Отца твоего; ты обе эти силы направил в единые точки тела твоего, в мозг и в сердце; а чего добыл ими в первых днях творения, того у тебя Господь уже не отобрал, но натиском и болестью до творения красивейших форм принудил твою природу, и бо́льшую силу творческую из тебя вызвал. И испуганный, и раздраженный упором тела, начал разматывать в глубине моря тесьмы серебряные и начал третье страшное змеиное царство. Сдается, что пни тех деревьев спаленных из мертвых восстали сами на дне моря, сердцевину древесную заменили в систему нервную, мысль и сердце положили на землю. А вперед мысль, как предводительницу, выходящую на разведки, снабженную светильниками глаз, послали перед сердцем, с осторожностью, которая о пораженном духе свидетель-
