понимать чужеземное, и потому что мучительно-часто живость Французовъ не есть гибкая живость ловкихъ тѣлъ, а деревянная подвижность проворныхъ маріонетокъ, которыя непремѣнно должны бѣгать по опредѣленнымъ дорожкамъ—бѣгать очень быстро, но только безъ живости истинной. Разъ рѣчь идетъ о подражаніяхъ и заимствованіяхъ, прилично спросить: Кто создалъ «Сида»—фантазія Испанская или Французская? И національный Мольеръ—не обокралъ ли Испанскаго театра? И Вольтеръ, вмѣстѣ съ другими Французскими мудрецами 18-го вѣка,—а на нихъ вѣдь, какъ на трехъ китахъ, вся Франція зиждется,—сколько стянули всякаго добра у Англійскихъ мыслителей? Чтобъ жить, одно живое поглощаетъ другое живущее или умершее. Это законъ. Но не слишкомъ острый умъ изобличишь, ежели скажешь, что тигръ подражаетъ лани, которую онъ съѣлъ.
Не особенно любимый Французами и самый геніальный изъ Французскихъ писателей 19-го вѣка, несравненный создатель «La peau de chagrin» и «La recherche de l'Absolu», Бальзакъ, сказалъ: «Une courtisane est essentiellement monarchique». Должно быть поэтому Франція, усвоивъ себѣ республиканскую форму правленія, отъ монархическихъ нравовъ ни мало не отвыкла.
Въ своемъ романѣ «Splendeurs et misères des courtisanes» Бальзакъ сказалъ, слѣдуя своему обыкновенію вездѣ бросать и роскошно разбрасывать рунически-прекрасныя формулы, слѣдующія безсмертныя слова: «Лишь расы, пришедшія изъ пустынь, обладаютъ во взорѣ властью чарованія, завладѣвающаго всѣми. Ихъ глаза, безъ сомнѣнья, сохраняютъ что-нибудь изъ безконечности, которую они созерцали». Вотъ тайна чарованія Славянства. Вотъ негасимый залогъ нашего безсмертія,—насъ, не крикливыхъ, но зрящихъ и зрячихъ среди торопливыхъ и шумныхъ панорамъ міровой Исторіи.
Великій мистикъ, св. Хуанъ де ля Крусъ, въ своей «Темной ночи души» («Noche escura del alma», I) даетъ точное опредѣленіе того состоянія человѣческой души, при которомъ лишь и возможно соприкосновеніе съ Міровой Тайной: «Salir de si y de todas las cosas», «Выйти изъ себя и изъ всѣхъ вещей». Выйти изъ себя—чтобы войти въ себя, выйти изъ всѣхъ вещей—чтобъ прикоснуться ко всѣмъ вещамъ. По очаровательной кажущейся нелогичности словъ, это заставляетъ вспомнить св. Терезу, когда она въ своихъ «Горницахъ» («Moradas»), или, что то же, «Внутренній Замокъ» («Castillo Interior», I, 1) говоритъ: «Начать нужно съ того, что душа наша есть Замокъ, весь изъ алмаза и пресвѣтлаго хрусталя, гдѣ много обиталищъ, какъ много есть горницъ въ Небѣ… Должны мы разсмотрѣть, какъ сможемъ войти въ сей прекрасный, восхитительный Замокъ. Кажется, какъ будто говорю я безсмыслицу; ибо, если этотъ Замокъ есть душа, ясно, что нечего говорить о вхожденіи, вѣдь вотъ же онъ тутъ; это все равно, что сказать—войди въ комнату, когда въ ней находишься. Но имѣете вы уразумѣть, что великое есть отстоянье отъ находиться и находиться».
Въ «Упанишадахъ» говорится, что всѣ гласныя принадлежатъ Индрѣ, всѣ согласныя—Мритіу. Индра—богъ Неба, богъ свѣтлаго Воздуха, Мритіу—Смерть. Поэтому мелодія Русскаго языка,—такого нѣжнаго и благозвучнаго въ своемъ упоеніи гласными,—во-истину полна лиризма
понимать чужеземное, и потому что мучительно-часто живость Французов не есть гибкая живость ловких тел, а деревянная подвижность проворных марионеток, которые непременно должны бегать по определенным дорожкам — бегать очень быстро, но только без живости истинной. Раз речь идет о подражаниях и заимствованиях, прилично спросить: Кто создал «Сида» — фантазия Испанская или Французская? И национальный Мольер — не обокрал ли Испанского театра? И Вольтер, вместе с другими Французскими мудрецами 18-го века, — а на них ведь, как на трех китах, вся Франция зиждется, — сколько стянули всякого добра у Английских мыслителей? Чтоб жить, одно живое поглощает другое живущее или умершее. Это закон. Но не слишком острый ум изобличишь, ежели скажешь, что тигр подражает лани, которую он съел.
Не особенно любимый Французами и самый гениальный из Французских писателей 19-го века, несравненный создатель «La peau de chagrin» и «La recherche de l'Absolu», Бальзак, сказал: «Une courtisane est essentiellement monarchique». Должно быть поэтому Франция, усвоив себе республиканскую форму правления, от монархических нравов ни мало не отвыкла.
В своем романе «Splendeurs et misères des courtisanes» Бальзак сказал, следуя своему обыкновению везде бросать и роскошно разбрасывать рунически-прекрасные формулы, следующие бессмертные слова: «Лишь расы, пришедшие из пустынь, обладают во взоре властью чарования, завладевающего всеми. Их глаза, без сомненья, сохраняют что-нибудь из бесконечности, которую они созерцали». Вот тайна чарования Славянства. Вот негасимый залог нашего бессмертия, — нас, не крикливых, но зрящих и зрячих среди торопливых и шумных панорам мировой Истории.
Великий мистик, св. Хуан де ля Крус, в своей «Темной ночи души» («Noche escura del alma», I) дает точное определение того состояния человеческой души, при котором лишь и возможно соприкосновение с Мировой Тайной: «Salir de si y de todas las cosas», «Выйти из себя и из всех вещей». Выйти из себя — чтобы войти в себя, выйти из всех вещей — чтоб прикоснуться ко всем вещам. По очаровательной кажущейся нелогичности слов, это заставляет вспомнить св. Терезу, когда она в своих «Горницах» («Moradas»), или, что то же, «Внутренний Замок» («Castillo Interior», I, 1) говорит: «Начать нужно с того, что душа наша есть Замок, весь из алмаза и пресветлого хрусталя, где много обиталищ, как много есть горниц в Небе… Должны мы рассмотреть, как сможем войти в сей прекрасный, восхитительный Замок. Кажется, как будто говорю я бессмыслицу; ибо, если этот Замок есть душа, ясно, что нечего говорить о вхождении, ведь вот же он тут; это всё равно, что сказать — войди в комнату, когда в ней находишься. Но имеете вы уразуметь, что великое есть отстоянье от находиться и находиться».
В «Упанишадах» говорится, что все гласные принадлежат Индре, все согласные — Мритиу. Индра — бог Неба, бог светлого Воздуха, Мритиу — Смерть. Поэтому мелодия Русского языка, — такого нежного и благозвучного в своем упоении гласными, — воистину полна лиризма
