КОГДА я слышу зачарованные звуки Грига «Пееръ Гинтъ», болѣе прославившіеся, чѣмъ драма Ибсена, послужившая для нихъ исходной точкой, я слышу что то бо́льшее, чѣмъ только музыку, въ душѣ моей—радость зрѣнія. То же самое я испытываю, когда я слышу звукъ кастаньетъ, по существу то же самое, не по формѣ ощущеній. И то же самое я съ напряженностью испытываю, когда слышу безконечную монотонную пѣсню мужика на какой-нибудь Владимірской пустынной равнинѣ, обрамленной болотами и лѣсомъ. Мнѣ приходилось, конечно, слыхать много разъ и другую музыку, въ теченіе долгихъ лѣтъ быть признательнымъ рабомъ Вагнера, часто возмущаться на него—еще до ознакомленія съ творчествомъ Ницше, пытаться полюбить Бетховена, котораго я не люблю, влюбляться въ Шумана, Шопена и Баха, съ вѣрностью неукоснительной любить шарманку, вслушиваться въ волны колокольнаго звона, прислушиваться къ измѣненіямъ желаннаго голоса, вслушиваться въ говоръ лѣсовъ.
Проходя по сіяющему осеннимъ золотомъ лѣсу, дыша освобожденіемъ отъ Города, и радостно взволнованный многосложной симфоніей красокъ и шелестовъ, я началъ
КОГДА я слышу зачарованные звуки Грига «Пеер Гинт», более прославившиеся, чем драма Ибсена, послужившая для них исходной точкой, я слышу что то бо́льшее, чем только музыку, в душе моей — радость зрения. То же самое я испытываю, когда я слышу звук кастаньет, по существу то же самое, не по форме ощущений. И то же самое я с напряженностью испытываю, когда слышу бесконечную монотонную песню мужика на какой-нибудь Владимирской пустынной равнине, обрамленной болотами и лесом. Мне приходилось, конечно, слыхать много раз и другую музыку, в течение долгих лет быть признательным рабом Вагнера, часто возмущаться на него — еще до ознакомления с творчеством Ницше, пытаться полюбить Бетховена, которого я не люблю, влюбляться в Шумана, Шопена и Баха, с верностью неукоснительной любить шарманку, вслушиваться в волны колокольного звона, прислушиваться к изменениям желанного голоса, вслушиваться в говор лесов.
Проходя по сияющему осенним золотом лесу, дыша освобождением от Города, и радостно взволнованный многосложной симфонией красок и шелестов, я начал
