Страница:Бальмонт. Морское свечение. 1910.pdf/56

Горящіе пальцы, четыре, четыре,
Какъ факелъ былъ каждый изъ нихъ,
Ихъ пламя, дымясь, синевато-сѣдое,
Сіяньемъ слѣпило глаза.
За этимъ другой шелъ, со взорами волка,
Имѣлъ онъ съ собой два ножа,
И несъ онъ на блюдѣ четыре стакана.
Два волка вошли на порогъ.
И первый тутъ поднялъ горящіе пальцы,
Свѣченіе трупьей руки,
Другой же, надъ каждымъ стаканомъ подувши,
Ихъ всѣ опрокинулъ вверхъ дномъ.
И спящіе разомъ вздохнули глубоко,
Во снѣ задрожали тѣла,
И каждый за саблей своей потянулся,
Проснуться жь не могъ ни одинъ.
Надъ сонными свѣчи такія свѣтили,
Что сонъ непробудный струятъ,
И ангелъ-хранитель отъ каждаго скрылся,
И руки свои заломилъ.
Приблизился къ каждому часъ безповторный,
Молиться жь не могъ ни одинъ,
А женщину словно бы что оковало,
Недвижными были глаза,
Застыла безъ сна, ибо пятаго пальца
Тогда для нея не зажгли,
И въ пятый стаканъ не подули, чтобъ было
Кому на убійство смотрѣть.
Тутъ вынутъ былъ ножъ изъ-за пояса острый,
Убійца до спящихъ пошелъ,
И женщина взоромъ слѣдила безумнымъ,
Какъ шелъ онъ, какъ шелъ, какъ ступалъ,
И первымъ лежалъ ея мужъ, и хотѣлось
Ей крикнуть, но голосъ тоски,
Но голосъ отчаянья грудь разрывалъ ей,
И въ горлѣ безмолвно тонулъ.
И въ грудь остріе погрузилось глубоко,
Кровь брызнула алой струей,
И очи убійцы залила, но быстро
Онъ вытеръ ихъ, снова былъ зрячъ,
Такъ были и трое убиты, другіе,
Когда же собралъ онъ мѣшки,
Взявъ золото, къ женщинѣ, дико глядѣвшей,
Пошелъ онъ съ кровавымъ ножомъ.
Другой посвѣтилъ, и лицо было блѣдно,
Какъ холстъ, и недвижны глаза,
Холодныя руки застыли въ молитвѣ,
И вложенъ въ тѣ руки былъ ножъ.
Онъ теплою кровью лицо ей помазалъ,
Одежды ея окропилъ,
Далъ знакъ, и, потухнувъ, на землю упала
Въ безгласности трупья рука.
Что было на утро? Нѣмую казнили.
И мнилось, свѣтились, дымясь,
Горящіе пальцы, четыре, четыре,
Безжалостной мертвой руки.
Застывшіе очи увидѣли столько,
Что былъ имъ не страшенъ палачъ,
Застывшія губы упорно молчали,
И что̀ бы могли говорить.
Когда жь хоронили молчавшую жертву,
Изъ самой могилы ея
Взлетѣла безвѣстная бѣлая птица,
И съ крикомъ пропала вдали.
И кровью залитый дворъ, выстланный камнемъ,
Сталъ мѣстомъ пожаровъ и бѣдъ,
Пожаровъ, зажженныхъ незримой, но мѣткой,
Горящею мертвой рукой.

Позорно праздновать именины—вблизи отъ висѣлицы. Безчеловѣчно—устраивать пиръ—подъ тѣнью перекладины. За что бы ни былъ повѣшенъ вчерашній повѣшенный, въ его казни есть злая чара, и не будь этой злой чары, не возникни незримо, вблизи отъ уродливыхъ столбовъ, лихой сглазъ мстительнаго демона, не пошли бы разбойники за

Тот же текст в современной орфографии

Горящие пальцы, четыре, четыре,
Как факел был каждый из них,
Их пламя, дымясь, синевато-седое,
Сияньем слепило глаза.
За этим другой шел, со взорами волка,
Имел он с собой два ножа,
И нес он на блюде четыре стакана.
Два волка вошли на порог.
И первый тут поднял горящие пальцы,
Свечение трупьей руки,
Другой же, над каждым стаканом подувши,
Их все опрокинул вверх дном.
И спящие разом вздохнули глубоко,
Во сне задрожали тела,
И каждый за саблей своей потянулся,
Проснуться ж не мог ни один.
Над сонными свечи такие светили,
Что сон непробудный струят,
И ангел-хранитель от каждого скрылся,
И руки свои заломил.
Приблизился к каждому час бесповторный,
Молиться ж не мог ни один,
А женщину словно бы что оковало,
Недвижными были глаза,
Застыла без сна, ибо пятого пальца
Тогда для неё не зажгли,
И в пятый стакан не подули, чтоб было
Кому на убийство смотреть.
Тут вынут был нож из-за пояса острый,
Убийца до спящих пошел,
И женщина взором следила безумным,
Как шел он, как шел, как ступал,
И первым лежал её муж, и хотелось
Ей крикнуть, но голос тоски,
Но голос отчаянья грудь разрывал ей,
И в горле безмолвно тонул.
И в грудь острие погрузилось глубоко,
Кровь брызнула алой струей,
И очи убийцы залила, но быстро
Он вытер их, снова был зряч,
Так были и трое убиты, другие,
Когда же собрал он мешки,
Взяв золото, к женщине, дико глядевшей,
Пошел он с кровавым ножом.
Другой посветил, и лицо было бледно,
Как холст, и недвижны глаза,
Холодные руки застыли в молитве,
И вложен в те руки был нож.
Он теплою кровью лицо ей помазал,
Одежды её окропил,
Дал знак, и, потухнув, на землю упала
В безгласности трупья рука.
Что было на утро? Немую казнили.
И мнилось, светились, дымясь,
Горящие пальцы, четыре, четыре,
Безжалостной мертвой руки.
Застывшие очи увидели столько,
Что был им не страшен палач,
Застывшие губы упорно молчали,
И что́ бы могли говорить.
Когда ж хоронили молчавшую жертву,
Из самой могилы её
Взлетела безвестная белая птица,
И с криком пропала вдали.
И кровью залитый двор, выстланный камнем,
Стал местом пожаров и бед,
Пожаров, зажженных незримой, но меткой,
Горящею мертвой рукой.

Позорно праздновать именины — вблизи от виселицы. Бесчеловечно — устраивать пир — под тенью перекладины. За что бы ни был повешен вчерашний повешенный, в его казни есть злая чара, и не будь этой злой чары, не возникни незримо, вблизи от уродливых столбов, лихой сглаз мстительного демона, не пошли бы разбойники за