Итальянскихъ пиній, или среди Друидическихъ дубовъ. Лишь съ Восточной, Вавилонской, Ассирійской, Іудейской бѣшеностью можно такъ повторять: «Семеро ихъ! Семеро ихъ!» или съ такимъ, до земли пригнетеннымъ, отчаяніемъ, съ такимъ ужасомъ прокаженнаго Іова повторять напрасную мольбу: «Закляни ихъ!» Въ этомъ заклятіи, которое представляется мнѣ самымъ сильнымъ во всей сокровищницѣ заклинаній, произошло, въ таинствѣ, перекрестное сліяніе двухъ полярныхъ свѣтовъ, и потому каждая строка, какъ изреченія оракуловъ, говоритъ съ проникновенной и потрясающей двойственностью, два разные смысла имѣетъ и одно цѣльное впечатлѣніе даетъ.
Перенесемся въ родной намъ міръ, въ наши лѣса, къ нашимъ болотамъ, гдѣ дышатъ опьяняющіе цвѣты, надъ грязью бѣлоснѣжные, и иные. Въ міръ трясавицъ, которыя умѣютъ качать и не колыбельно укачивать. Возьмемъ Русскій народный заговоръ отъ него. Кто онъ? Отвѣчать не нужно. Мы здѣсь среди такихъ вещей, что ограждены отъ напраснаго разговора. Кто спрашиваетъ, тотъ не услышитъ отвѣта; кто понимаетъ, тотъ не спроситъ.
Младъ-младенецъ, не тумань, |
Въ Халдейскомъ заклинаніи, въ той части, которую я привелъ, нѣтъ ни одного чисто-техническаго упоминанія, кромѣ имени Эа, бога водныхъ глубинъ и сокровенной мудрости, и однако же никто не усомнится, что это—раса въ творчествѣ, и не ошибется въ томъ, какая это раса. Въ одной строкѣ «Они заставляютъ свой голосъ гремѣть на высотахъ земли», я слышу гулъ голосовъ всѣхъ Ассирійскихъ царей и Халдейскихъ маговъ. Въ Русскомъ заговорѣ, геніально-маломъ и красивомъ, какъ глазокъ болотнаго цвѣтка, вовсе ужъ нѣтъ ни одной чисто-технической черты,—развѣ что слово младъ-младенецъ или слово Старшій,—но и тутъ достигнута въ полной мѣрѣ чара вѝдѣнія, осуществилась колдовская власть вызвать словомъ цѣльную картину съ двойственнымъ смысломъ, съ неисчерпаемостью значенія и съ точнымъ перенесеніемъ зрящей мечты въ такой-то край, къ такимъ-то людямъ, къ такимъ-то существамъ. Вотъ, я вижу сейчасъ, какое платье на дѣвушкѣ, и какъ она смотритъ, и какія деревья кругомъ, и какого цвѣта брусника.
Ибо и тутъ, и тамъ совершилось таинство, не поглощеніе одного свѣта другимъ и не торжество одного лишь свѣта, а перекрестная встрѣча двухъ.
Я сказалъ, однако, что каждый полюсъ хорошъ въ своихъ достиженіяхъ. Если пользоваться моей терминологіей, можно ясно видѣть, что около того полюса, который я называю чувствомъ отдѣльной страны, сіяютъ такіе драгоцѣнные камни, какъ Испанская поэзія, включая въ нее и театръ, и романъ, ибо Испанцы—поэты во всемъ, даже въ политикѣ, даже въ грабежѣ, даже въ мошенничествахъ. Лучшій историкъ Испанскаго театра, графъ Фонъ-Шакъ, сказалъ, что Испанскія драмы—какъ Испанскія вина: хороши, но отзываются почвой, на которой росъ виноградъ. Точно. Испанцы во всемъ строго-національны. Это самые безпощадные и самые неисцѣлимые націоналисты.
Итальянских пиний, или среди Друидических дубов. Лишь с Восточной, Вавилонской, Ассирийской, Иудейской бешеностью можно так повторять: «Семеро их! Семеро их!» или с таким, до земли пригнетенным, отчаянием, с таким ужасом прокаженного Иова повторять напрасную мольбу: «Закляни их!» В этом заклятии, которое представляется мне самым сильным во всей сокровищнице заклинаний, произошло, в таинстве, перекрестное слияние двух полярных светов, и потому каждая строка, как изречения оракулов, говорит с проникновенной и потрясающей двойственностью, два разные смысла имеет и одно цельное впечатление дает.
Перенесемся в родной нам мир, в наши леса, к нашим болотам, где дышат опьяняющие цветы, над грязью белоснежные, и иные. В мир трясавиц, которые умеют качать и не колыбельно укачивать. Возьмем Русский народный заговор от него. Кто он? Отвечать не нужно. Мы здесь среди таких вещей, что ограждены от напрасного разговора. Кто спрашивает, тот не услышит ответа; кто понимает, тот не спросит.
Млад-младенец, не тумань, |
В Халдейском заклинании, в той части, которую я привел, нет ни одного чисто-технического упоминания, кроме имени Эа, бога водных глубин и сокровенной мудрости, и однако же никто не усомнится, что это — раса в творчестве, и не ошибется в том, какая это раса. В одной строке «Они заставляют свой голос греметь на высотах земли», я слышу гул голосов всех Ассирийских царей и Халдейских магов. В Русском заговоре, гениально-малом и красивом, как глазок болотного цветка, вовсе уж нет ни одной чисто-технической черты, — разве что слово млад-младенец или слово Старший, — но и тут достигнута в полной мере чара ви́дения, осуществилась колдовская власть вызвать словом цельную картину с двойственным смыслом, с неисчерпаемостью значения и с точным перенесением зрящей мечты в такой-то край, к таким-то людям, к таким-то существам. Вот, я вижу сейчас, какое платье на девушке, и как она смотрит, и какие деревья кругом, и какого цвета брусника.
Ибо и тут, и там совершилось таинство, не поглощение одного света другим и не торжество одного лишь света, а перекрестная встреча двух.
Я сказал, однако, что каждый полюс хорош в своих достижениях. Если пользоваться моей терминологией, можно ясно видеть, что около того полюса, который я называю чувством отдельной страны, сияют такие драгоценные камни, как Испанская поэзия, включая в нее и театр, и роман, ибо Испанцы — поэты во всём, даже в политике, даже в грабеже, даже в мошенничествах. Лучший историк Испанского театра, граф Фон-Шак, сказал, что Испанские драмы — как Испанские вина: хороши, но отзываются почвой, на которой рос виноград. Точно. Испанцы во всём строго-национальны. Это самые беспощадные и самые неисцелимые националисты.
