«Дорога здѣсь». Пошелъ по указанью, |
Не тотъ ли это пилигримъ пришелъ къ гробу Господню, который воскликнулъ «Дорога здѣсь», и замерзъ лишь въ одномъ своемъ ликѣ, чтобы душой просіявшей заставить ледъ растаять и преобразить темный и грязный снѣгъ въ новую жизнь свѣжихъ побѣговъ? Малый бѣлый звѣрекъ показалъ дорогу. Да хвалимъ мы все, что живетъ. Малый въ огромномъ своей быстротой указалъ на расщелину, чрезъ которую вотъ прорывается свѣтъ безконечности, съ необманностью вѣчныхъ пасхальностей. Да хвалимъ мы все, что живетъ. Великой, священной хвалою Всебожія мы мѣняемъ то, что въ насъ вызвало гимны Осанны, и мѣняемся сами. Въ насъ рождаются звоны, чьей властью мы въ ритмъ вовлекаемся, забываемъ личины оборотня, вступая въ звенящія числа кружащихся звѣздъ.
О, я гляжу на зеленый склонъ и вспоминаю, съ великимъ облегченіемъ, освѣжительно-странную и вѣрную судьбу монаха, который, послушавшись Дьявола, бѣжалъ изъ святой обители.
Вотъ этотъ новый голосъ.
На той полянѣ, что зовутъ Погостомъ,— |
Я молюсь беззакатному Солнцу, и отъ безмолвныхъ причастій кругомъ расцвѣтаютъ цвѣты. Мнѣ становится странно-легко. Я лелѣемъ въ цвѣточныхъ звонахъ, лелѣютъ меня качанья, дрожанья голубыхъ колокольчиковъ. Я шевельнулъ рукой… Я вижу—она дотянулась до голубыхъ колокольчиковъ. Я живу. Ручей звенитъ. Лѣсъ раздвигается. Прочь, призраки. Когда я, возжаждавъ всемірной напѣвности, коснусь голубыхъ колокольчиковъ, буду ихъ слушать, стану на нихъ глядѣть, надо мною не властны ни тяжкіе своды Прошлаго, ни чудовища, которыя мѣняться не хотятъ, не могутъ захотѣть.
Я возсталъ.
Мнѣ весело знать, что темныя силы души, какъ летучія мыши отъ свѣта, бѣгутъ отъ моихъ голубыхъ колокольчиковъ. Однимъ цвѣткомъ, когда въ немъ звонъ всемірности, я побѣждаю Адъ.
«Дорога здесь». Пошел по указанью, |
Не тот ли это пилигрим пришел к гробу Господню, который воскликнул «Дорога здесь», и замерз лишь в одном своем лике, чтобы душой просиявшей заставить лед растаять и преобразить темный и грязный снег в новую жизнь свежих побегов? Малый белый зверек показал дорогу. Да хвалим мы всё, что живет. Малый в огромном своей быстротой указал на расщелину, чрез которую вот прорывается свет бесконечности, с необманностью вечных пасхальностей. Да хвалим мы всё, что живет. Великой, священной хвалою Всебожия мы меняем то, что в нас вызвало гимны Осанны, и меняемся сами. В нас рождаются звоны, чьей властью мы в ритм вовлекаемся, забываем личины оборотня, вступая в звенящие числа кружащихся звезд.
О, я гляжу на зеленый склон и вспоминаю, с великим облегчением, освежительно-странную и верную судьбу монаха, который, послушавшись Дьявола, бежал из святой обители.
Вот этот новый голос.
На той поляне, что зовут Погостом, — |
Я молюсь беззакатному Солнцу, и от безмолвных причастий кругом расцветают цветы. Мне становится странно-легко. Я лелеем в цветочных звонах, лелеют меня качанья, дрожанья голубых колокольчиков. Я шевельнул рукой… Я вижу — она дотянулась до голубых колокольчиков. Я живу. Ручей звенит. Лес раздвигается. Прочь, призраки. Когда я, возжаждав всемирной напевности, коснусь голубых колокольчиков, буду их слушать, стану на них глядеть, надо мною не властны ни тяжкие своды Прошлого, ни чудовища, которые меняться не хотят, не могут захотеть.
Я восстал.
Мне весело знать, что темные силы души, как летучие мыши от света, бегут от моих голубых колокольчиков. Одним цветком, когда в нём звон всемирности, я побеждаю Ад.
