на столѣ былъ чай, съ привлекательной придачей свѣжаго хлѣба, масла, раковъ и крессъ-салату.
Дамы, не имѣя слушателей другаго пола, вскорѣ склонили разговоръ на склонность мужчинъ къ тому, чтобы мучить слабѣйшій полъ и на право слабѣйшаго пола противиться этому тиранству.
Послѣ долгихъ разсужденій, толстая гостья открыла аттаку, спросивъ съ видомъ участія о здоровьѣ мистера Кюильпа.
— Онъ никогда не бываетъ боленъ, отвѣчала теша его. Дурная трава растетъ высоко.
Сосѣдки дружно вздохнули, покачали головой и посмотрѣли на мистриссъ Кюильпъ, какъ на мученицу.
— Ахъ! начала снова толстая гостья, вамъ, мистриссъ Джинивинъ, слѣдовало бы учить дочь вашу, какъ ей дѣйствовать.
— Конечно, мистриссъ. Когда добрый мужъ мой, бѣдный отецъ ея, былъ еще въ живыхъ, то осмѣлился бы онъ только сказать мнѣ слово! Я бы ему… Она не кончила, но такъ выразительно оторвала голову раку, что это движеніе можно было почесть за продолженіе начатой фразы. Такъ и толстая гостья поняла его, потому что тотчасъ прибавила:
— Я совершенно съ вами согласна; я бы такъ же поступила.
— Но вы въ этомъ не нуждаетесь, вскричала мистриссъ Джинивинъ.
— Да и ни одна женщина не нуждалась бы, если бъ умѣла заставить уважать себя, отвѣчала толстая гостья.
— Слышишь, Бетси? сказала мистриссъ Джиннвинъ дочери.
Бѣдная мистриссъ Кюильпъ, тщетно ища защиты во взорахъ другихъ дамъ и прочитавъ въ нихъ одно сожалѣніе, покраснѣла, улыбнулась, и покачала головой. Это было знакомъ общей суматохи; сосѣдки закидали ее совѣтами и съ бо̀льшимъ еще жаромъ напали на чай, на хлѣбъ, на масло, на раковъ и на салатъ, не переставая однако же повторять, что онѣ такъ огорчены этимъ, что не могутъ куска въ ротъ взять.
