Онъ былъ красивъ собой, обладалъ привлекательными манерами и пользовался общею любовью на фабрикѣ. Тѣмъ не менѣе, такъ какъ молодой человѣкъ былъ въ глазахъ закона не человѣкъ, а вещь, то всѣ эти выдающіяся способности были подчинены власти грубаго, властолюбиваго хозяина. Этотъ господинъ, прослышавъ объ изобрѣтеніи Джоржа, пріѣхалъ на фабрику посмотрѣть, что такое сдѣлала его талантливая собственность. Хозяинъ фабрики принялъ его очень любезно и поздравилъ его съ такимъ дорогимъ невольникомъ.
Его водили по всей фабрикѣ, показывали ему машину Джоржа; молодой мулатъ, возбужденный общимъ вниманіемъ, говорилъ такъ хорошо, держался такъ свободно, имѣлъ такой красивый мужественный видъ, что его хозяинъ невольно испытывалъ непріятное чувство его превосходства надъ собой. Съ какой стати этотъ невольникъ, его собственность, разъѣзжаетъ повсюду, изобрѣтаетъ машины и держитъ себя наравнѣ съ джентльменами? Этому слѣдуетъ какъ можно скорѣй положить конецъ. Онъ возьметъ его домой, заставитъ работать киркой и лопатой, посмотримъ тогда, куда дѣнется его франтовство. Фабрикантъ и всѣ рабочіе были страшно удивлены, когда онъ вдругъ потребовалъ жалованье Джоржа и объявилъ о своемъ намѣреніи взять его домой.
— Но, мистеръ Гаррисъ, — возражалъ фабрикантъ, — не слишкомъ ли это поспѣшное рѣшеніе?
— Ну, такъ что же? Вѣдь это же мой собственный человѣкъ.
— Мы бы охотно прибавили ему жалованье, сэръ.
— Это мнѣ все равно, сэръ. Я не намѣренъ отдавать въ паемъ моихъ людей, когда мнѣ этого не хочется.
— Но, сэръ, онъ, повидимому, особенно способенъ именно къ фабричной работѣ.
— Очень можетъ быть; до сихъ поръ онъ не былъ способенъ ни къ какому дѣлу, которое я ему поручалъ.
— Но, подумайте только, вѣдь онъ изобрѣлъ эту машину, некстати напомнилъ ему одинъ изъ рабочихъ.
— Да, да, машину для сокращенія работы? Это онъ всегда можетъ придумать; самое настоящее дѣло для негра. Они сами всѣ, сколько ихъ ни есть, машины для сокращенія работы. Нѣтъ, нѣтъ, я его беру.
Джоржъ былъ ошеломленъ, услышавъ свой приговоръ, такъ неожиданно произнесенный властью, которой, какъ онъ зналъ, нельзя было противиться. Онъ сложилъ руки, плотно сжалъ губы,
Он был красив собой, обладал привлекательными манерами и пользовался общею любовью на фабрике. Тем не менее, так как молодой человек был в глазах закона не человек, а вещь, то все эти выдающиеся способности были подчинены власти грубого, властолюбивого хозяина. Этот господин, прослышав об изобретении Джоржа, приехал на фабрику посмотреть, что такое сделала его талантливая собственность. Хозяин фабрики принял его очень любезно и поздравил его с таким дорогим невольником.
Его водили по всей фабрике, показывали ему машину Джоржа; молодой мулат, возбужденный общим вниманием, говорил так хорошо, держался так свободно, имел такой красивый мужественный вид, что его хозяин невольно испытывал неприятное чувство его превосходства над собой. С какой стати этот невольник, его собственность, разъезжает повсюду, изобретает машины и держит себя наравне с джентльменами? Этому следует как можно скорей положить конец. Он возьмет его домой, заставит работать киркой и лопатой, посмотрим тогда, куда денется его франтовство. Фабрикант и все рабочие были страшно удивлены, когда он вдруг потребовал жалованье Джоржа и объявил о своем намерении взять его домой.
— Но, мистер Гаррис, — возражал фабрикант, — не слишком ли это поспешное решение?
— Ну, так что же? Ведь это же мой собственный человек.
— Мы бы охотно прибавили ему жалованье, сэр.
— Это мне всё равно, сэр. Я не намерен отдавать в паем моих людей, когда мне этого не хочется.
— Но, сэр, он, по-видимому, особенно способен именно к фабричной работе.
— Очень может быть; до сих пор он не был способен ни к какому делу, которое я ему поручал.
— Но, подумайте только, ведь он изобрел эту машину, некстати напомнил ему один из рабочих.
— Да, да, машину для сокращения работы? Это он всегда может придумать; самое настоящее дело для негра. Они сами все, сколько их ни есть, машины для сокращения работы. Нет, нет, я его беру.
Джорж был ошеломлен, услышав свой приговор, так неожиданно произнесенный властью, которой, как он знал, нельзя было противиться. Он сложил руки, плотно сжал губы,
