— Господи Іиcyce! — проговорилъ Томъ, — спаси мою душу, о Господи, поддержи меня, не дай мнѣ пасть!
— О, голубчикъ, — сказала Касси, — я много разъ слыхала такія молитвы, и все-таки всѣ смирялись и покорялись. Вонъ и Эммелина пытается устоять и ты тоже — и все это напрасно! Вы должны пока покориться, или васъ убьютъ медленною смертью.
— Ну, что-жъ и пусть я умру, — сказалъ Томъ. — Какъ бы долго они меня ни терзали, все-таки это когда-нибудь кончится, я умру, и послѣ этого они уже ничего не могутъ мнѣ сдѣлать! Теперь мнѣ все ясно, я рѣшился! Я знаю, что Богъ поддержитъ меня, поможетъ мнѣ перенести всѣ мученія.
Касси не отвѣтила ничего. Она сидѣла, опустивъ свои черные глаза, и пристально смотрѣла на полъ.
— Можетъ быть, это вѣрно, — пробормотала она сама про себя; — но тѣ, кто не устоялъ, для тѣхъ нѣтъ надежды, никакой нѣтъ! Мы живемъ въ грязи, всѣ насъ презираютъ и мы сами себя презираемъ! Мы хотимъ умереть, но не рѣшаемся на самоубійство. Намъ нѣтъ надежды! нѣтъ надежды! нѣтъ надежды! Эта дѣвочка, ей столько-же лѣтъ, сколько мнѣ было тогда… Ты видишь меня теперь, — заговорила она торопливо, обращаясь къ Тому, — ты видишь, какова я! А вѣдь я выросла въ роскоши. Я помню, какъ я ребенкомъ играла въ великолѣпныхъ гостиныхъ, меня одѣвали, какъ куколку, гости восхваляли меня. Окна нашего салона открывались въ садъ; тамъ я играла въ прятки среды апельсинныхъ деревьевъ съ моими братьями и сестрами. Меня отдали въ монастырь, я училась музыкѣ, французскому языку, вышиванью и разнымъ другимъ предметамъ, а когда мнѣ исполнилось пятнадцать лѣтъ, я вернулась домой на похороны отца. Онъ умеръ скоропостижно и, когда стали приводить въ порядокъ дѣла его, оказалось, что еле удастся покрыть долги; кредиторы описали все имущество, въ ихъ опись попала и я. Моя мать была невольница, и отецъ все время собирался дать мнѣ вольную, но онъ этого не сдѣлалъ, и я была назначена въ продажу. Я всегда знала, кто я, но никогда не думала объ этомъ. Никто никогда не ожидаетъ, что здоровый, сильный человѣкъ можетъ умереть. Отецъ мой проболѣлъ всего четыре часа, онъ былъ одной изъ первыхъ жертвъ холеры, свирѣпствовавшей въ тотъ годъ въ Орлеанѣ. На другой день послѣ похоронъ отца, его жена взяла своихъ дѣтей и уѣхала на плантацію къ своему отцу. Мнѣ казалось, что они обходятся со мной какъ-то странно, но я не понимала, что это значитъ. Они поручили одному молодому адвокату привести дѣла въ порядокъ. Онъ приходилъ ка-
— Господи Ииcyce! — проговорил Том, — спаси мою душу, о Господи, поддержи меня, не дай мне пасть!
— О, голубчик, — сказала Касси, — я много раз слыхала такие молитвы, и всё-таки все смирялись и покорялись. Вон и Эммелина пытается устоять и ты тоже — и всё это напрасно! Вы должны пока покориться, или вас убьют медленною смертью.
— Ну, что ж и пусть я умру, — сказал Том. — Как бы долго они меня ни терзали, всё-таки это когда-нибудь кончится, я умру, и после этого они уже ничего не могут мне сделать! Теперь мне всё ясно, я решился! Я знаю, что Бог поддержит меня, поможет мне перенести все мучения.
Касси не ответила ничего. Она сидела, опустив свои черные глаза, и пристально смотрела на пол.
— Может быть, это верно, — пробормотала она сама про себя; — но те, кто не устоял, для тех нет надежды, никакой нет! Мы живем в грязи, все нас презирают и мы сами себя презираем! Мы хотим умереть, но не решаемся на самоубийство. Нам нет надежды! нет надежды! нет надежды! Эта девочка, ей столько же лет, сколько мне было тогда… Ты видишь меня теперь, — заговорила она торопливо, обращаясь к Тому, — ты видишь, какова я! А ведь я выросла в роскоши. Я помню, как я ребенком играла в великолепных гостиных, меня одевали, как куколку, гости восхваляли меня. Окна нашего салона открывались в сад; там я играла в прятки среды апельсинных деревьев с моими братьями и сестрами. Меня отдали в монастырь, я училась музыке, французскому языку, вышиванью и разным другим предметам, а когда мне исполнилось пятнадцать лет, я вернулась домой на похороны отца. Он умер скоропостижно и, когда стали приводить в порядок дела его, оказалось, что еле удастся покрыть долги; кредиторы описали всё имущество, в их опись попала и я. Моя мать была невольница, и отец всё время собирался дать мне вольную, но он этого не сделал, и я была назначена в продажу. Я всегда знала, кто я, но никогда не думала об этом. Никто никогда не ожидает, что здоровый, сильный человек может умереть. Отец мой проболел всего четыре часа, он был одной из первых жертв холеры, свирепствовавшей в тот год в Орлеане. На другой день после похорон отца, его жена взяла своих детей и уехала на плантацию к своему отцу. Мне казалось, что они обходятся со мной как-то странно, но я не понимала, что это значит. Они поручили одному молодому адвокату привести дела в порядок. Он приходил ка-
