и когда возвратился на родину,—онъ уже обладалъ такими познаніями, опытностью и даже извѣстностію, что ему прямо поручили управленіе школами цѣлаго округа (Фульнецкаго). Отсюда начинается полная жизни и страстнаго увлеченія кипучая дѣятельность Коменскаго на родинѣ и затѣмъ его страдальческая жизнь. Едва успѣлъ онъ поставить забитую школу на ноги, какъ страшный погромъ отечества (послѣ несчастной Бѣлогорской битвы 1620 г.) разбилъ всѣ его труды. Но у него оставалась семья—жена, двое нѣжно любимыхъ малютокъ и драгоцѣнная для того времени библіотека, въ которой было много его собственныхъ рукописей,—плодъ долгихъ работъ и многолѣтнихъ практическихъ занятій; онъ не терялъ духа и продолжалъ трудиться. Но вотъ новая страшная гроза,—и все его счастье, всѣ его надежды изчезли въ испанскомъ разгромѣ Фульнека (1621 г.) Коменскій потерялъ все: жену, малютокъ, библіотеку, свои рукописи… Одинокій и безпріютный, среди развалинъ своего счастья и разгрома горячо любимой родины, стоялъ великій человѣкъ. Съ этихъ поръ Коменскій уже не имѣлъ постояннаго пріюта и до конца жизни оставался странникомъ. Сначала онъ нашелъ себѣ пріютъ у славнаго Карла Жеротинскаго, извѣстнаго покровителя Моравскихъ братьевъ (Янъ Коменскій былъ ихъ послѣднимъ епископомъ); но скоро враги проникли въ это убѣжище; тѣснимые и преслѣдуемые отвсюду братья, съ Амосомъ во главѣ, разбрелись по лѣсамъ, скрываясь въ пещерахъ, рискуя поплатиться головой за вѣрность вѣрѣ и родинѣ, пока, наконецъ, публичнымъ декретомъ не были осуждены на совершенное изгнаніе за то, что никто изъ патріотовъ не рѣшился измѣнить своимъ убѣжденіямъ.
Не будемъ слѣдить за подробностями страннической жизни Коменскаго:—это дѣло его обстоятельной біографіи; скажемъ только, что всѣ преслѣдованія и самое изгнаніе не убили въ немъ энергіи, самоотверженнаго служенія на пользу человѣчества. Онъ неутомимо работалъ теоретически и практически—преимущественно въ области педагогіи,—устроивалъ школы, распространялъ разумныя воззрѣнія на воспитаніе и обученіе, составлялъ учебники, руководства, и въ тоже время обработывалъ дидактику, какъ науку, выводя ее изъ глубокихъ психологическихъ началъ.
