«Этѣмъ, говоритъ, ты дойдешь; прощай! тамъ моя двоюродная сестра; я зла, а она еще злѣе меня!»—
Вотъ она пошла; шла, шла, шла; чоботы избила, прутъ изломала, просфиру изглодала. И подходитъ она къ избушкѣ; стоитъ избушка на курьихъ ножкахъ, повертывается. «Избушка, избушка! стань къ лѣсу задомъ, ко мнѣ передомъ!» Вотъ избушка повернулась, она и взошла. Въ избушкѣ баба-яга, костяная нога; желѣзный у ней носъ, въ потолокъ вросъ; лежитъ, отдувается. «Фу, фу, фу! бывало русскаго духу слыхомъ не слыхать, видомъ не видать; а нынче русскій духъ на ложку садится и въ ротъ валится. Что ты, красная дѣвица, дѣло пытаешь или отъ дѣла лытаешь?»—Не столько, бабушка, отъ дѣла лытаю, сколько дѣло пытаю. Было у меня фенисно-ясно-соколъ-перышко; улетѣло оно отъ меня!—«Плохо же ты думала о немъ. Онъ мнѣ племянникъ». Дала она ей золотыя пяльцы, серебреную иголку, сама шьется. «Этѣмъ ты дойдешь до него; иди! тутъ вотъ не далеко это царство. Тутъ есть кусточки; ты ляжь подъ кусточки. Онъ поѣдетъ на охоту съ охотниками: собаки набѣгутъ на тебя и ты будешь въ его царствѣ». Вотъ она поблагодарила и пошла.
Шла, шла, шла; послѣдніе чоботы избила, послѣдній прутъ изломала, послѣднюю просфиру изглодала. Видитъ: въ виду у ней кусточки. «Должно быть что они!» Дошла она до кусточковъ, легла подъ нихъ; слышитъ: лай ужасный отъ собакъ. Охотники думали, что звѣрь какой, скачутъ; прискакали и видятъ красну дѣвицу и докладываютъ царю фенисно-ясно-соколъ-перышку: «куды прикажутъ ее опредѣлить?» Царь сказалъ: на задній дворъ къ старушкѣ.—Отправили ее туда.
У старушки она все выспрошала: фенисно-ясно-соколъ-перышко женился. Пошла она до пруда, видитъ: дѣвка чернавка моетъ рубашку, въ которой фенисно-ясно-соколъ-перышко изрѣзался, и никакъ не можетъ ее отмыть. Она и видитъ, что
«Этим, говорит, ты дойдёшь; прощай! там моя двоюродная сестра; я зла, а она ещё злее меня!» —
Вот она пошла; шла, шла, шла; чоботы избила, прут изломала, просфиру изглодала. И подходит она к избушке; стоит избушка на курьих ножках, повёртывается. «Избушка, избушка! стань к лесу задом, ко мне передом!» Вот избушка повернулась, она и взошла. В избушке баба-яга, костяная нога; железный у неё нос, в потолок врос; лежит, отдувается. «Фу, фу, фу! бывало русского духу слыхом не слыхать, видом не видать; а нынче русский дух на ложку садится и в рот валится. Что ты, красная девица, дело пытаешь или от дела лытаешь?» — Не столько, бабушка, от дела лытаю, сколько дело пытаю. Было у меня фенисно-ясно-сокол-пёрышко; улетело оно от меня! — «Плохо же ты думала о нём. Он мне племянник». Дала она ей золотые пяльцы, серебреную иголку, сама шьётся. «Этим ты дойдёшь до него; иди! тут вот недалеко это царство. Тут есть кусточки; ты ляжь под кусточки. Он поедет на охоту с охотниками: собаки набегут на тебя и ты будешь в его царстве». Вот она поблагодарила и пошла.
Шла, шла, шла; последние чоботы избила, последний прут изломала, последнюю просфиру изглодала. Видит: в виду у неё кусточки. «Должно быть что они!» Дошла она до кусточков, легла под них; слышит: лай ужасный от собак. Охотники думали, что зверь какой, скачут; прискакали и видят красну девицу и докладывают царю фенисно-ясно-сокол-пёрышку: «куды прикажут её определить?» Царь сказал: на задний двор к старушке. — Отправили её туда.
У старушки она всё выспрошала: фенисно-ясно-сокол-пёрышко женился. Пошла она до пруда, видит: девка чернавка моет рубашку, в которой фенисно-ясно-сокол-пёрышко изрезался, и никак не может её отмыть. Она и видит, что
