богочеловѣчества и человѣкобожества. И вѣдь еще неизвѣстно, какую изъ этихъ двухъ идей противоположныхъ, но для него одинаково истинныхъ, воплотитъ онъ въ своемъ самозванствѣ или самодержавіи. Ежели идею о Богочеловѣчествѣ, о русскомъ народѣ-богоносцѣ, — то что могъ бы Достоевскій возразить на такое самодержавіе, чѣмъ бы могъ онъ отличить такого самозванца отъ самодержца? Историческою невозможностью? Но невозможность историческая не предрѣшаетъ вопроса о возможности мистической.
Кто проливаетъ кровь, тотъ переступаетъ черту, отдѣляющую возможное отъ невозможнаго, дѣйствительное отъ призрачнаго. Въ томъ-то и ужасъ революцій, что въ нихъ цѣлые народы переступаютъ эту черту крови и тѣмъ вовлекаются въ область, гдѣ «все возможно». Когда же пролито столько крови, что земля уже не можетъ выпить, и всюду стоятъ красныя лужи, какъ лужи осеннихъ дождей, тогда подымаются страшныя мглы, кровавыя туманы, съ чудовищными маревами, всемірно-историческими призраками. Одинъ изъ такихъ призраковъ — «Иванъ Царевичъ», который уже есть, хотя никто его не видалъ, который «скрывается, но явится, явится». Онъ — вверху вокругъ него вожди религіозной всемірной революціи, ученики Великаго Инквизитора, «страдальцы, взявшіе на себя подвигъ познанія добра y зла»; «подъ ними — Шигалевщина», то есть, военная диктатура пролетаріата, соціалъ-демократія и, наконецъ, въ самомъ низу — стомилліонное стадо «счастливыхъ младенцевъ», все человѣчество, «всемірное объединеніе людей» — въ Богочеловѣкѣ или Человѣкобогѣ, это опять-таки не рѣшено, не отвѣчено и даже не спрошено, это послѣдняя тайна Великаго Инквизитора «мы не съ Тобой, a съ нимъ — вотъ наша тайна».
Въ настоящемъ, по всей вѣроятности, очень раннемъ фазисѣ русской революціи поразительно отсутствуетъ идея религіозная. Какъ будто русскій «народъ-богоносецъ» сдѣлался безбожнѣйшимъ изъ всѣхъ народовъ, и крестьянство перестало быть христіанствомъ. Крестьянство ищетъ земли, только земли, какъ будто окончательно забывъ о небѣ, отчаявшись въ правдѣ не-
