властью, стройностью, теократія кажется извнѣ — величайшимъ бунтомъ, возмущеніемъ, анархіей.
Одинъ изъ слушателей бесѣды старца Зосимы съ Иваномъ Карамазовымъ, русскій атеистъ и либералъ, вспоминаетъ слова, сказанныя ему въ Парижѣ, вскорѣ послѣ Декабрьской революціи, однимъ французомъ, очень вліятельнымъ лицомъ, «не то что сыщикомъ, a въ родѣ управляющаго цѣлою командою политическихъ сыщиковъ»:
«Мы собственно этихъ всѣхъ соціалистовъ-анархистовъ, безбожниковъ, и революціонеровъ, не очень-то и опасаемся; мы за ними слѣдимъ и ходы ихъ намъ извѣстны. Но есть изъ нихъ, хотя и немного, нѣсколько особенныхъ людей: это въ Бога вѣрующіе и христіане, a въ то же время и соціалисты. Вотъ этихъ-то мы больше всѣхъ опасаемся, это страшный народъ. Соціалистъ-христіанинъ страшнѣе соціалиста-безбожника». Слова эти и тогда меня поразили, но теперь y васъ, господа, они мнѣ какъ-то вдругъ припомнились...»
«То есть, вы ихъ прикладываете къ намъ и въ насъ видите соціалистовъ? — прямо и безъ обиняковъ спросилъ отецъ Паисій».
Вопросъ остался безъ отвѣта, a между тѣмъ это самый важный, все рѣшающій вопросъ для религіозно-общественныхъ идей Достоевскаго. Отвѣтъ, впрочемъ, для насъ теперь уже ясенъ: конечно, старецъ Зосима, отецъ Паисій, Иванъ Карамазовъ и самъ Достоевскій, съ точки зрѣнія не только французскихъ и русскихъ сыщиковъ, но и тѣхъ, кого эти сыщики преслѣдуютъ — опаснѣйшіе бунтовщики, революціонеры и анархисты. Красныя знамена политическихъ возстаній блѣднѣютъ передъ этимъ невиданнымъ ультра-пурпуровымъ цвѣтомъ религіозной революціи. Внутри, для вошедшихъ въ теократію — безконечная надежда, утѣшеніе, успокоеніе, a извнѣ — безконечный терроръ, тотъ страхъ, о которомъ сказано: «люди будутъ издыхать отъ страха». Внутри — тишина, a извнѣ — буря. Внутри — послѣднее утвержденіе человѣческаго порядка въ порядкѣ Божескомъ, a извнѣ — самая анархическая изъ всѣхъ анархій. Разсказываютъ, будто бы иногда надъ воронкой чернаго крутящагося смерча появляется малое круглое отверстіе голубого неба: теократія —
