ста осьмидесяти, въ кои вошло все, что было собрано по крохѣ. Затѣмъ я принялся снова за каждый разрядъ и старался подобрать въ немъ пословицы въ некоторой послѣдовательности и связи, по тому же ихъ значенію.
При такомъ расположеніи довольно полнаго сборника я уже не только тешусь остротою той либо другой пословицы, но вижу въ нихъ одну общую и цѣльную картину, въ которой есть болѣе глубокій смыслъ и значеніе, чѣмъ въ одиночныхъ заметкахъ. Это перегонъ или выморозки ума цѣлыхъ поколѣній, во образѣ своего роднаго быта, съ приправою всего, что только касалось этого насущнаго и умственнаго быта. Я могу за одинъ разъ вникнуть плотскимъ и духовнымъ глазомъ своимъ во все, что народъ сказалъ о любомъ предметѣ мірскаго и семейнаго быта; и если предметъ близокъ этому быту, если входитъ въ насущную его жизнь, то народъ – въ этомъ можетѣ быть уверены – разглядѣлъ и обсудилъ его кругомъ и со всѣхъ сторонъ, составилъ объ этомъ устные приговоры свои, пустилъ ихъ въ ходъ и решенія своего не изменитъ, покуда развѣ не изменятся обстоятельства.
А чего нѣтъ въ приговорахъ этихъ, то и въ насущности до народа не доходило, не заботило, не радовало и не печалило его.
Противъ этого сдѣлано было странное замечаніе: одна-дѣ пословица противоречитъ другой, на приговоръ есть приговоръ, и не знаешь, чего держаться. Не знаю, кого бы это смутило: развѣ можно обнять предметъ многосторонній однимъ взглядомъ и написать ему приговоръ въ одной строкѣ? В томъ-то и достоинство сборника пословицъ, что онъ даетъ не однобокое, а полное и круглое понятіе о вещи, собравъ все, что объ ней, по разнымъ
ста осьмидесяти, в кои вошло все, что было собрано по крохе. Затем я принялся снова за каждый разряд и старался подобрать в нем пословицы в некоторой последовательности и связи, по тому же их значению.
При таком расположении довольно полного сборника я уже не только тешусь остротою той либо другой пословицы, но вижу в них одну общую и цельную картину, в которой есть более глубокий смысл и значение, чем в одиночных заметках. Это перегон или выморозки ума целых поколений, во образе своего родного быта, с приправою всего, что только касалось этого насущного и умственного быта. Я могу за один раз вникнуть плотским и духовным глазом своим во все, что народ сказал о любом предмете мирского и семейного быта; и если предмет близок этому быту, если входит в насущную его жизнь, то народ – в этом можете быть уверены – разглядел и обсудил его кругом и со всех сторон, составил об этом устные приговоры свои, пустил их в ход и решения своего не изменит, покуда разве не изменятся обстоятельства.
А чего нет в приговорах этих, то и в насущности до народа не доходило, не заботило, не радовало и не печалило его.
Против этого сделано было странное замечание: одна-де пословица противоречит другой, на приговор есть приговор, и не знаешь, чего держаться. Не знаю, кого бы это смутило: разве можно обнять предмет многосторонний одним взглядом и написать ему приговор в одной строке? В том-то и достоинство сборника пословиц, что он дает не однобокое, а полное и круглое понятие о вещи, собрав все, что об ней, по разным
