войны объявленіе севастопольскаго градоначальника о погашеніи огней, потомъ, говорю, — стало лучше, интимнѣе, погруженная во тьму лѣтней ночи Балаклава выглядѣла гораздо поэтичнѣе. Многимъ барышнямъ и кавалерамъ въ Балаклавѣ гораздо больше нравился чарующій полусвѣтъ луны и мерцаніе звѣзднаго неба, чѣмъ прозаическій свѣтъ фонарей, и они любили удаляться отъ свѣта „на утесъ“, на знаменитый балаклавскій утесъ надъ безоглядной ширью Чернаго моря, подъ генуэзскими старыми башнями; сколько тамъ было романовъ, завязокъ и развязокъ! Знаютъ это только молчаливыя скалы да башни, темныя ночи да тихія волны и вѣковѣчная старая сводня — луна. Есть преданіе, что съ этого утеса когда-то бросилась въ море молодая дѣвушка, бросилась въ лунную ночь, въ одной рубашкѣ, съ распущенной косой, чтобы утопить въ волнахъ морскихъ свое разбитое сердце. Но, конечно, это было очень давно, когда сердца были лучше и разбивались рѣдко, когда разбитое сердце представлялось удивительнымъ событіемъ и привлекало всеобщее вниманіе. Теперь — не то, разбитыя сердца не цѣнятся, и балаклавскія барышни съ утеса не бросаются. Любовь замѣнили флиртомъ, чѣмъ-то вродѣ лѣтняго спорта, весьма полезнаго для здоровья. И каждое лѣто Балаклава сладко дремала у своей голубой лужи, съ бѣлыми домиками, съ бѣлыми лодками, съ бѣлыми парочками между сѣрыхъ камней стараго утеса…
Какъ вдругъ надъ земнымъ шаромъ, совершенно неожиданно для Балаклавы, грянула какъ громъ среди яснаго неба — война, какъ небо на землю упало, какъ сонъ кошмарный приснился — и проснуться нельзя! Что-то громадное, исполинское, что-то вродѣ свѣтопреставленія и пришествія антихриста свершается и въ балаклавской лужѣ не умѣщается.
Чтобъ ему икнулось, этому проклятому Вильгельму, чтобъ ему германскую корону потерять вмѣстѣ съ головою! Бросилъ спичку въ порохъ всего свѣта и взорвалъ весь міръ, пихнулъ каблукомъ чашку міровыхъ вѣсовъ, и все полетѣло къ чорту на его же дурную голову! Заварилъ кровавую кашу на весь міръ! Великій кровавый пиръ начался: угощаютъ ядрами калеными, свинцовые орѣхи на закуску даютъ… Льется уже, льется красное вино, много пьяныхъ свалится спать безъ просыпу…
Ворчитъ и вздыхаетъ заботливый хозяинъ гостинницы „Грандъ-отель“, глядя, какъ всполошилась его только что, было, наполнявшаяся гостями гостинница. Спѣшно увязываютъ чемоданы на извозчика и уѣзжаютъ въ Севастополь, на вокзалъ: въ самый разгаръ сезона стала пустѣть Балаклава, вздыхаетъ хозяинъ гостинницы „Грандъ-отель“; пропалъ сезонъ!
А по Царскому шоссе изъ Ялты съ утра и до ночи мчатся переполненные людьми автомобили, гужомъ, одинъ за другимъ, безъ конца, безъ счета… Ѣдутъ въ дорожныхъ каретахъ, четверикомъ, на линейкахъ, въ пролеткахъ и въ простыхъ татарскихъ арбахъ, сидятъ другъ на дружкѣ, ѣдутъ безъ разговоровъ, на остановкахъ хмуро торопятся.
И уже не изъ Ялты ѣдутъ обратные пустые экипажи и автомобили, какъ бывало въ обыкновенное время, а изъ Севастополя въ Ялту — за пассажирами: не хватаетъ тамъ экипажей, вызываютъ ихъ по телефону изъ Севастополя, даже
войны объявление севастопольского градоначальника о погашении огней, потом, говорю, — стало лучше, интимнее, погруженная во тьму летней ночи Балаклава выглядела гораздо поэтичнее. Многим барышням и кавалерам в Балаклаве гораздо больше нравился чарующий полусвет луны и мерцание звездного неба, чем прозаический свет фонарей, и они любили удаляться от света «на утес», на знаменитый балаклавский утес над безоглядной ширью Черного моря, под генуэзскими старыми башнями; сколько там было романов, завязок и развязок! Знают это только молчаливые скалы да башни, темные ночи да тихие волны и вековечная старая сводня — луна. Есть предание, что с этого утеса когда-то бросилась в море молодая девушка, бросилась в лунную ночь, в одной рубашке, с распущенной косой, чтобы утопить в волнах морских свое разбитое сердце. Но, конечно, это было очень давно, когда сердца были лучше и разбивались редко, когда разбитое сердце представлялось удивительным событием и привлекало всеобщее внимание. Теперь — не то, разбитые сердца не ценятся, и балаклавские барышни с утеса не бросаются. Любовь заменили флиртом, чем-то вроде летнего спорта, весьма полезного для здоровья. И каждое лето Балаклава сладко дремала у своей голубой лужи, с белыми домиками, с белыми лодками, с белыми парочками между серых камней старого утеса…
Как вдруг над земным шаром, совершенно неожиданно для Балаклавы, грянула как гром среди ясного неба — война, как небо на землю упало, как сон кошмарный приснился — и проснуться нельзя! Что-то громадное, исполинское, что-то вроде светопреставления и пришествия антихриста свершается и в балаклавской луже не умещается.
Чтоб ему икнулось, этому проклятому Вильгельму, чтоб ему германскую корону потерять вместе с головою! Бросил спичку в порох всего света и взорвал весь мир, пихнул каблуком чашку мировых весов, и все полетело к черту на его же дурную голову! Заварил кровавую кашу на весь мир! Великий кровавый пир начался: угощают ядрами калеными, свинцовые орехи на закуску дают… Льется уже, льется красное вино, много пьяных свалится спать без просыпу…
Ворчит и вздыхает заботливый хозяин гостиницы «Гранд-отель», глядя, как всполошилась его только что было наполнявшаяся гостями гостиница. Спешно увязывают чемоданы на извозчика и уезжают в Севастополь, на вокзал: в самый разгар сезона стала пустеть Балаклава, вздыхает хозяин гостиницы «Гранд-отель»; пропал сезон!
А по Царскому шоссе из Ялты с утра и до ночи мчатся переполненные людьми автомобили, гужом, один за другим, без конца, без счета… Едут в дорожных каретах, четвериком, на линейках, в пролетках и в простых татарских арбах, сидят друг на дружке, едут без разговоров, на остановках хмуро торопятся.
И уже не из Ялты едут обратные пустые экипажи и автомобили, как бывало в обыкновенное время, а из Севастополя в Ялту — за пассажирами: не хватает там экипажей, вызывают их по телефону из Севастополя, даже
