и раненъ. Его голова, перевязанная окровавленнымъ полотномъ, лежала на двойномъ изголовьи; развязавъ повязку и осмотрѣвъ рану я понялъ, что ничего не могу тутъ сдѣлать. Рана была ужасная. Черепъ былъ пробитъ какимъ-то тупымъ оружіемъ, и изъ него выглядывалъ мозгъ. Запекшаяся кровь превратилась въ твердую массу, которая приняла цвѣтъ виннаго отстоя. Дыханіе больнаго было медленно и спазматическія движенія мускуловъ искажали лице. У него было воспаленіе мозга.
Я взялъ пульсъ раненаго; онъ былъ уже слабъ, оконечности тѣла уже холодѣли; смерть приближалась.
Я сдѣлалъ перевязку, поправилъ изголовье и обратился къ капитану.
— Отчего эта рана? спросилъ я.
— Какое до этого дѣло! уклончиво отвѣчалъ капитанъ. „Наутилусъ“ сильно качнуло, этотъ толчокъ разбилъ одинъ рычагъ въ машинѣ и осколкомъ ударило этого человѣка. Чтожъ, какъ вы думаете, можно помочь?
Я колебался отвѣтить.
— Вы можете говорить, сказалъ мнѣ капитанъ: этотъ человѣкъ не понимаетъ по французски.
Я еще разъ посмотрѣлъ на раненаго и отвѣчалъ:
— Чрезъ два часа онъ умретъ.
— Ничто не можетъ спаети его?
— Ничто!
Рука капитана Немо судорожно сжалась и нѣсколько слезъ выкатились изъ его глазъ.
А я думалъ, что эти глаза не способны плакать!
Нѣсколько минутъ я еще глядѣлъ на умирающаго; жизнь мало по малу его оставляла; блѣдность еще болѣе увеличивалась отъ электрическаго свѣта, освѣщавшаго смертный одръ. Я смотрѣлъ на его смышленное, умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами. Морщины эти, быть можетъ, проведены горемъ и нуждою, — проведены, можетъ, быть, давно.
Я надѣялся не найду ли разгадки его жизни въ послѣднихъ предсмертныхъ словахъ.
— Вы можете удалиться г. Аронаксъ, сказалъ мнѣ капитанъ.
