его лицѣ, понялъ онъ мою исторію или нѣтъ.
Я окончилъ повѣствованіе. Онъ не произнесъ ни слова.
Оставалось еще попробовать заговорить поанглійски. Можетъ, поймутъ этотъ языкъ, на которомъ теперь объясняется почти весь міръ. Я такъ же бѣгло читалъ поанглійски какъ и понѣмецки, понималъ, что читаю, но говорить я не умѣлъ, — то есть, я хочу сказать, произношеніе у меня было самое варварское, а тутъ, главное, надо было ясно и точно объясняться.
— Ну-те-ка, Недъ, выступайте теперь вы на сцену! сказалъ я багрильщику. Извольте-ка объясняться, и дай Богъ, чтобы вамъ лучше моего посчастливилось!
Недъ не заставилъ себя просить, и тотчасъ же повторилъ мой французскій разсказъ поанглійски. Разсказъ былъ тотъ же, но въ совершенно другой формѣ. Канадецъ, по свойственной ему буйности нрава, начинилъ его достаточнымъ количествомъ зажигательныхъ веществъ. Онъ разразился негодующими жалобами на несправедливое заключеніе, спрашивалъ, въ силу какого закона его заперли въ „этомъ поплавкѣ“, привелъ въ свою защиту habeas corpus, угрожалъ судебнымъ преслѣдованіемъ тѣхъ, кто его противозаконно задерживаетъ, затѣмъ окончательно вышелъ изъ себя, началъ размахивать руками, кричать и наконецъ гнѣвными знаками далъ понять, что мы помираемъ съ голоду.
Мы въ самомъ дѣлѣ были голодны, какъ волки, но какъ-то до сихъ поръ про это не вспомнили.
Но, казалось, и англійскаго повѣствованія не поняли.
— Ну, головы! вскрикнулъ озадаченный Недъ Лендъ.
Незнакомцы и бровью не шевельнули.
Языкъ Фарадея, такъ же какъ и языкъ Араго, былъ для нихъ непонятенъ!
Мы были порядкомъ смущены.
— Я ужь и не знаю, какъ тутъ быть, говорю, товарищамъ.
А Консейль отвѣчаетъ:
— Коли ихъ честь позволитъ, такъ я имъ разскажу еще понѣмецки.
— Это какъ? Развѣ ты понѣмецки знаешь?
— Какъ фламандецъ, съ позволенія ихъ чести.
— Ну, чтожь, отлично! Разсказывай понѣмецки, дружище
