родились подъ низкими широтами. У нихъ прорывается что-то южное. Но кто они? Испанцы, турки, арабы или индійцы этого нельзя опредѣлить по ихъ лицу, а нарѣчіе ихъ совершенно непонятно.
— Непріятно, какъ не знаешь всѣхъ языковъ, сказалъ Консейль: — и тоже неудобно, что вмѣсто одного языка ихъ расплодилась такая пропасть. Кабы былъ для всѣхъ одинъ единственный языкъ…
— И кабы одинъ единственный былъ, такъ это бы не помогло! перебилъ Недъ Лендъ. Вы развѣ не сообразили, что эти люди нарочно выдумали себѣ какоето дьявольское чириканье, отъ котораго у всякаго порядочнаго парня умъ за разумъ заходитъ. Я, кажись, очень ясно имъ показывалъ, что голоденъ, ѣсть хочу! Я разѣвалъ ротъ, двигалъ челюстями, щелкалъ зубами, смаковалъ, облизывалъ губы, — чтожъ, все это развѣ непонятно? Ужь такъ понятно! Отъ Квебека до Помату вездѣ поймутъ, что это значитъ: голоденъ! дайте ѣсть!
— О! замѣтилъ Консейль: — есть такіе непонятливые, что и разсказать невозможно!
Онъ еще не окончилъ этой фразы, какъ дверь отворилась.
Вошелъ корабельный слуга. Онъ принесъ намъ разное платье: куртки, панталоны; все это было сдѣлано изъ какой-то невиданной, неизвѣстной ткани.
Я проворно одѣлся. Товарищи сейчасъ же послѣдовали моему примѣру.
Тѣмъ временемъ слуга, — онъ, казалось, былъ нѣмъ, какъ рыба, и можетъ статься, былъ тоже глухъ — накрылъ настолъ и поставилъ на него три закрытыя блюда.
— Вотъ мы и дождались! сказалъ Консейль. Дѣла начинаютъ поправляться!
— Погодите еще радоваться-то! возразилъ злопамятный багрильщикъ. Прежде попробуемъ, что это они за угощенье дѣлаютъ. Чѣмъ они тутъ кормятся? Небось черепашьей печенкой, или разварной акулою, или бифштексами изъ морской собаки!
— А вотъ увидимъ! сказалъ Консейль.
Блюда, покрытыя серебряными колпаками, были симетрически разставлены на столѣ. Тонкая бѣлая скатерть такъ и блестѣла.
Мы сѣли за столъ.
