трѣніи есть частность и единичность; ибо оно заключаетъ ее въ своей абсолютной отрицательности въ себѣ и для себя; такимъ образомъ, опредѣленность берется не извнѣ, если о ней говорится по поводу общаго. Какъ отрицательность вообще или по первому, непосредственному отрицанію, оно вообще имѣетъ въ немъ самомъ опредѣленность, какъ частность; какъ второе, какъ отрицаніе отрицанія, оно есть абсолютная опредѣленность или единичность и конкретность. Тѣмъ самымъ общее есть полнота понятія, оно есть конкретное, а не пустое, имѣющее скорѣе содержаніе черезъ свое понятіе, содержаніе, въ которомъ оно не только сохраняется, но которое есть его собственное и имманентное ему. Отъ содержанія, правда, можно отвлечь, но при этомъ получается не общность понятія, а лишь отвлеченное, которое есть изолированный, несовершенный моментъ понятія и не имѣетъ въ себѣ истины.
Такимъ образомъ, при ближайшемъ разсмотрѣніи общее оказывается этою полнотою. Поскольку оно имѣетъ внутри себя опредѣленность, оно есть не только первое отрицаніе, но и ея рефлексія въ себя. Взятое для себя съ этимъ первымъ отрицаніемъ оно есть частное, какъ это будетъ сейчасъ разсмотрѣно; но и въ этой опредѣленности оно по существу есть еще общее; здѣсь оно еще должно быть понимаемо съ этой стороны. А именно эта опредѣленность, какъ въ понятіи полная рефлексія, есть двоякая видимость, съ одной стороны, видимость во внѣ, рефлексія въ другое, съ другой стороны, видимость во внутрь, рефлексія въ себя. Эта внѣшняя видимость образуетъ собою отличеніе отъ другого; тѣмъ самымъ общее пріобрѣтаетъ частность, находящую свое разрѣшеніе въ нѣкоторомъ высшемъ общемъ. Поскольку оно теперь есть также лишь относительно-общее, оно не утрачиваетъ своего характера общаго; оно сохраняетъ оный въ своей опредѣленности и при томъ не такъ, чтобы въ соединеніи съ нею онъ оставался относительно нея безразличнымъ — въ такомъ случаѣ онъ былъ бы лишь совокупленъ съ нею — но такъ, что онъ есть именно то, что только что было названо видимостью во внутрь. Опредѣленность, какъ опредѣленное понятіе, заворачивается внутрь себя изъ внѣшности; она есть, собственно, имманентный характеръ, нѣчто существенное потому, что онъ принятъ въ общность и проникнутъ ею, имѣетъ равный съ нею объемъ, тожественно съ нею также проникаетъ ее; это характеръ, принадлежащій роду, какъ нераздѣльная съ общностью опредѣленность. Поэтому онъ есть не обращенное во внѣ ограниченіе, но нѣчто-положительное, такъ какъ черезъ общность онъ находится въ свободномъ отношеніи къ себѣ. Такимъ образомъ, и опредѣленное понятіе остается внутри себя безконечно-свободнымъ понятіемъ.
Что касается другой стороны, по которой родъ ограниченъ своимъ опредѣленнымъ характеромъ, то было уже замѣчено, что, какъ низшій родъ, онъ находитъ свое разрѣшеніе въ высшемъ общемъ. Послѣднее можетъ снова быть понимаемо, какъ родъ, хотя болѣе отвлеченный, но опять-таки принадлежитъ лишь той сторонѣ опредѣленнаго понятія, которая направлена во внѣ. Па истинѣ высшее общее есть то, въ коемъ эта направленная во внѣ сторона
трении есть частность и единичность; ибо оно заключает ее в своей абсолютной отрицательности в себе и для себя; таким образом, определенность берется не извне, если о ней говорится по поводу общего. Как отрицательность вообще или по первому, непосредственному отрицанию, оно вообще имеет в нём самом определенность, как частность; как второе, как отрицание отрицания, оно есть абсолютная определенность или единичность и конкретность. Тем самым общее есть полнота понятия, оно есть конкретное, а не пустое, имеющее скорее содержание через свое понятие, содержание, в котором оно не только сохраняется, но которое есть его собственное и имманентное ему. От содержания, правда, можно отвлечь, но при этом получается не общность понятия, а лишь отвлеченное, которое есть изолированный, несовершенный момент понятия и не имеет в себе истины.
Таким образом, при ближайшем рассмотрении общее оказывается этою полнотою. Поскольку оно имеет внутри себя определенность, оно есть не только первое отрицание, но и её рефлексия в себя. Взятое для себя с этим первым отрицанием оно есть частное, как это будет сейчас рассмотрено; но и в этой определенности оно по существу есть еще общее; здесь оно еще должно быть понимаемо с этой стороны. А именно эта определенность, как в понятии полная рефлексия, есть двоякая видимость, с одной стороны, видимость во вне, рефлексия в другое, с другой стороны, видимость во внутрь, рефлексия в себя. Эта внешняя видимость образует собою отличение от другого; тем самым общее приобретает частность, находящую свое разрешение в некотором высшем общем. Поскольку оно теперь есть также лишь относительно-общее, оно не утрачивает своего характера общего; оно сохраняет оный в своей определенности и при том не так, чтобы в соединении с нею он оставался относительно неё безразличным — в таком случае он был бы лишь совокуплен с нею — но так, что он есть именно то, что только что было названо видимостью во внутрь. Определенность, как определенное понятие, заворачивается внутрь себя из внешности; она есть, собственно, имманентный характер, нечто существенное потому, что он принят в общность и проникнут ею, имеет равный с нею объем, тожественно с нею также проникает ее; это характер, принадлежащий роду, как нераздельная с общностью определенность. Поэтому он есть не обращенное во вне ограничение, но нечто-положительное, так как через общность он находится в свободном отношении к себе. Таким образом, и определенное понятие остается внутри себя бесконечно-свободным понятием.
Что касается другой стороны, по которой род ограничен своим определенным характером, то было уже замечено, что, как низший род, он находит свое разрешение в высшем общем. Последнее может снова быть понимаемо, как род, хотя более отвлеченный, но опять-таки принадлежит лишь той стороне определенного понятия, которая направлена во вне. Па истине высшее общее есть то, в коем эта направленная во вне сторона
