Иль въ Страшный Судъ вглядись. Въ картинѣ этой
Постыднѣй, чѣмъ во всѣхъ другихъ, Беато, —
Коль рай — не сценка пошлаго балета,
А Вельзевулъ — не дурень смѣшноватый.
О, неужель художество такое,
Видѣнья плотояднаго монаха,
Отвѣтъ на все, къ чему рвались съ тоскою,
Мы, акмеисты, вставшіе изъ праха?
Нѣтъ, ты не правъ, взалкавшій откровенья!
Не отъ Беато ждать явленія Адама.
Мнѣ жалко строгихъ строфъ стихотворенья,
Въ которыхъ славилъ ты его упрямо.
Иль в Страшный Суд вглядись. В картине этой
Постыдней, чем во всех других, Беато, —
Коль рай — не сценка пошлого балета,
А Вельзевул — не дурень смешноватый.
О, неужель художество такое,
Виденья плотоядного монаха,
Ответ на все, к чему рвались с тоскою,
Мы, акмеисты, вставшие из праха?
Нет, ты не прав, взалкавший откровенья!
Не от Беато ждать явления Адама.
Мне жалко строгих строф стихотворенья,
В которых славил ты его упрямо.
