ствовала истому, точно эта сильная, грубая рука, привычная къ жестамъ отпущенія, къ утѣшающимъ и укрѣпляющимъ ласкамъ, однимъ своимъ прикосновеніемъ принесла ей таинственное успокоеніе.
Добрый старикъ, стоя передъ ней, продолжалъ:
— Сударыня, нужно всегда прощать. Васъ посѣтило большое горе, но Господь, по милосердію своему, вознаградилъ васъ за него великимъ счастьемъ: вы готовитесь быть матерью. Этотъ ребенокъ будетъ вашимъ утѣшеніемъ. Во имя его я умоляю васъ, заклинаю вамъ простить грѣхъ г. Жюльена. Это послужитъ новою связью между вами, залогомъ его будущей вѣрности. Развѣ можете вы изгнать изъ своего сердца того, чье дитя вы носите подъ сердцемъ?
Она не отвѣчала, истомленная, разбитая, подавленная горемъ; у ней не оставалось силъ ни для гнѣва, ни для злопамятности. Ея нервы, казалось, ослабли, были надорваны; она чувствовала себя едва живою.
Баронесса, которой казалось невозможною всякая злопамятность и душа которой была неспособна къ продолжительному чувству, прошептала:
— Ну, такъ какъ же, Жанна?
Тогда священникъ, взявъ руку молодого человѣка, притянулъ его къ постели и вложилъ ее въ руку его жены. Онъ потихоньку похлопалъ по нимъ, какъ бы для того, чтобы соединить ихъ окончательно, и, оставивъ свой профессіональный тонъ проповѣдника, сказалъ съ довольнымъ видомъ:
— Ну, вотъ и кончено! Повѣрьте, что такъ будетъ лучше.
Потомъ, когда ихъ руки, на мгновеніе соединившіяся, снова разошлись, Жюльенъ, не осмѣлившись обнять жену, поцѣловалъ въ лобъ тещу и, повернувшись на каблукахъ, взялъ за руку барона, который охотно послѣдовалъ за нимъ,
