исчезла; ея отсутствія никто не замѣчалъ, также какъ и ея присутствія.
Однажды вечеромъ послѣ обѣда пришелъ кюре.
Онъ казался озабоченнымъ, точно у него была какая-нибудь тайна, и перекинувшись немногими незначащими словами, попросилъ баронесу и ея мужа удѣлить ему нѣсколько минутъ для разговора наединѣ.
Они прошли втроемъ медленными шагами почти до конца аллеи, оживленно разговаривая, между тѣмъ какъ Жюльенъ, оставшійся одинъ съ Жанной, удивлялся, негодовалъ и сердился на этотъ секретъ.
Онъ захотѣлъ проводить священника, который уже прощался, и они исчезли вмѣстѣ, направившись къ церкви, гдѣ уже звонили къ вечернѣ.
Становилось свѣжо, почти холодно и всѣ скоро вернулись въ гостиную. Всѣ уже немного дремали, когда Жюльенъ быстро вернулся, раскраснѣвшійся, съ негодующимъ видомъ.
Въ дверяхъ, несмотря на присутствіе Жанны, онъ закричалъ тестю и тещѣ:
— Вы, ей-Богу, съ ума сошли! Бросить двадцать тысячъ франковъ этой дѣвкѣ!—Никто не отвѣтилъ, такъ всѣ были поражены. Онъ продолжалъ кричать:—Нельзя быть настолько глупыми! Вы, значитъ, хотите оставить насъ безъ гроша?
Баронъ, сохраняя приличіе, пытался остановить его:
— Молчите! Подумайте, что вы говорите передъ вашею женой.
Но онъ въ изступленіи топалъ ногами:
— А мнѣ наплевать! Впрочемъ, она и сама все это знаетъ. Это воровство, ведущее къ ея же раззоренію.
Жанна, пораженная, смотрѣла, ничего не понимая.
— Что это значитъ?—бормотала она.
