тихоньку о Богѣ. Онъ разсѣянно слушалъ, когда она разсказывала ему чудесныя исторіи первыхъ временъ по сотвореніи міра; но когда она говорила, что нужно любить, много, много любить милосерднаго Бога, онъ спрашивалъ иногда:—А гдѣ онъ, тетя?—Тогда, указывая пальцемъ на небо, она говорила:—Тамъ, Пулэ, только объ этомъ слѣдуетъ молчать...—Она боялась барона.
Но однажды Пулэ объявилъ ей:—Богъ всюду, но не въ церкви.
Очевидно, у него былъ разговоръ съ дѣдомъ о таинственныхъ сообщеніяхъ тетки.
Ребенку было десять лѣтъ; матери казалось — сорокъ. Онъ былъ силенъ, шаловливъ, смѣло лазилъ по деревьямъ, но знаній у него было мало. Уроки ему надоѣдали и онъ долго не засиживался за ними. Всякій разъ, когда баронъ задерживалъ его за книгой, являлась Жанна и говорила:—Отпусти же его гулять теперь. Не надо утомлять, онъ еще такъ молодъ.—Для нея онъ казался все еще шестимѣсячнымъ или годовалымъ ребенкомъ. Она едва сознавала, что онъ уже ходитъ, бѣгаетъ, говоритъ какъ маленькій человѣкъ; всегда жила подъ страхомъ, что онъ упадетъ, озябнетъ, разгорячится, переѣстъ и тѣмъ разстроитъ свой желудокъ, или недоѣстъ и истощитъ себя.
Когда ему минуло двѣнадцать лѣтъ, на очереди появился важный вопросъ о первомъ причастіи.
Одажды утромъ Лизонъ явилась къ Жаннѣ и заговорила о томъ, что невозможно дольше оставлять ребенка безъ религіознаго образованія и безъ соблюденія первоначальныхъ обрядовъ, требуемыхъ церковью. Она доказывала на всѣ лады, приводила тысячу доводовъ и главнымъ образомъ общественное мнѣніе. Мать, встревоженная, нерѣшительная, колебалась, утверждая, что время еще терпитъ.
