Съ дѣтства у ней оставалась одна неизмѣнная привычка— вставать тотчасъ же послѣ питья кофе съ молокомъ. Она очень любила этотъ напитокъ и лишеніе его было бы ей чувствительнѣе, чѣмъ какое-либо другое. Каждое утро она ждала появленія Розаліи съ нѣсколько чувствительнымъ нетерпѣніемъ; и лишь только полная чашка ставилась на ея ночной столикъ, она садилась на постели и быстро, съ нѣкоторою жадностью, выпивала ее. Затѣмъ, откидывая одѣяло, начинала одѣваться.
Но мало-по-малу она стала привыкать къ тому, чтобы, не вставая, помечтать еще нѣсколько минутъ послѣ того какъ выпитая чашка поставлена была на блюдечко; затѣмъ она начала привыкать засыпать опять, и лѣность ея съ каждымъ днемъ все увеличивалась, такъ что разсерженная Розалія принуждена была почти насильно одѣвать ее.
У нея не осталось даже и подобія своей воли, и каждый разъ, когда служанка спрашивала ея совѣта, задавала ей вопросъ или освѣдомлялась объ ея мнѣніи, она неизмѣнно отвѣчала; „Дѣлай какъ знаешь, милая“.
Она до такой степени вѣрила, что ее упорно преслѣдуютъ неудачи, что становилась фаталисткой, какъ жители Востока; и привычка видѣть несбыточность своихъ мечтаній и надеждъ довела ее до того, что она уже не осмѣливалась ничего предпринимать, и по цѣлымъ днямъ колебалась исполнить самое простое дѣло, въ полной увѣренности, что все выйдетъ какъ нельзя хуже.
Она ежеминутно повторяла: „Вотъ мнѣ никогда ничего не удавалось въ жизни“. Тогда Розалія громко возражала:
„А что, еслибы васъ заставили зарабатывать себѣ хлѣбъ, еслибы вы принуждены были вставать въ шесть часовъ, чтобъ идти на поденщину! Между тѣмъ многіе принуждены такъ жить и, доживя до старости, умираютъ въ нищетѣ“.
