Я привыкъ видѣть ее въ этомъ домѣ, какъ привыкаютъ къ старымъ кресламъ, на которыхъ сидятъ съ дѣтства, не обращая на нихъ никакого вниманія. Но случается, что вдругъ почему-нибудь, благодаря, напримѣръ упавшему на нихъ лучу свѣта, мы вдругъ замѣчаетъ: „А вѣдь это очень интересная мебель,“ и тогда впервые видимъ, что дерево работано артистомъ и матерія замѣчательна. Повторяю: я никогда прежде не обращалъ вниманія на м-ль Перль.
Она составляла часть семьи Шанталя — вотъ и все; но какъ? Въ качествѣ кого? Она была высокая, худая особа, которая старалась быть незамѣтной, но не было ничтожна. Къ ней относились дружелюбно, лучше чѣмъ къ прислугѣ, но хуже чѣмъ къ родственницѣ. Я улавливалъ теперь множество оттѣнковъ, прежде не замѣчаемыхъ мною. Мадамъ Шанталь называла ее „Перль“, дѣвицы — „мадемуазель Перль“, а Шанталь звалъ ее просто мадемуазель, но очень почтительнымъ тономъ. Я сталъ разсматривать ее. Сколько ей было лѣтъ? Лѣтъ сорокъ? Да, сорокѣ лѣтъ. Она была не стара, но умышленно старила себѣ. Меня поразило это открытіе. Она причесывалась, одѣвалась, наряжалась смѣшно, а между тѣмъ не была смѣшной, — до такой степени въ ней было много врожденной граціи, простой и натуральной граціи, тщательно скрываемой. Что за странное существо, право! Какъ я не замѣтилъ ся прежде? Она причесывалась курьезно, съ маленькими старушечьими завитками, и подъ этою прической старой дѣвы виденъ былъ большой спокойный лобъ, перерѣзанный двумя глубокими морщинами, и голубые глаза, большіе и кроткіе, робкіе и преданные, прекрасные глаза, сохранившіе дѣвичью наивность, полные чувства молодости и горя, смягчившаго, но не возмутившаго ихъ покоя.
Лицо было нѣжно и скромно, изъ числа лицъ увядшихъ,
