рыя я отъ него скрывала! Потому что онъ разсказывалъ мнѣ свои похожденія, разсказывалъ мнѣ… сударь, мнѣ, не понимая, какъ больно мнѣ было выслушивать ихъ…
— Да наконецъ, чѣмъ же онъ занимался?
— Ахъ, да! я и забыла вамъ сказать. Онъ былъ первымъ мастеромъ у Мартеля, но первымъ, какихъ никогда не бывало… артистъ, получавшій въ среднемъ по десяти франковъ въ часъ.
— Мартель? Но кто такой этотъ Мартель?
— Парикмахеръ, сударь, извѣстный оперный парикмахеръ, у котораго причесывались всѣ актрисы. Да, всѣ знаменитѣйшія актрисы изъ театра причесывались у Амбруазъ и платили ему такъ щедро, что онъ составилъ себѣ большое состояніе. Ахъ, сударь, всѣ женщины таковы: если мужчина имъ нравится, — онѣ ему отдаются. Это такъ легко… но такъ мучительно было выслушивать. А онъ разсказывалъ вѣдь мнѣ все… онъ не могъ молчать… нѣтъ, не могъ. Это доставляетъ столько удовольствія мужчинамъ! Говорить объ этомъ имъ пріятнѣе, чѣмъ можетъ быть даже дѣлать.
Когда я, бывало, увижу его, возвращающагося вечеромъ блѣднаго, съ довольнымъ видомъ, съ блестящими глазами, я говорила себѣ: — „Еще одна. Я твердо знала, что у него было дѣло еще съ одной“. Тогда у меня загоралось желаніе его разспросить, — желаніе, сжигавшее мое сердце, а рядомъ и другое желаніе — ничего не узнавать, помѣшать ему разсказать, если онъ даже начнетъ. И мы такъ смотрѣли другъ на друга.
Я знала навѣрно, что онъ не смолчитъ, что дѣло все-таки кончится тѣмъ, что онъ все разскажетъ; я чувствовала это по его виду, по его усмѣшкѣ: — „А мнѣ, Маделена, сегодня перепала одна хорошенькая штучка“. Я притворя
