правды, не потерплю ни въ комъ: отъ малой искры да Москва загорѣлась; вола и рѣзникъ обухомъ бьетъ, убей муху! А у меня, кто виноватъ, такъ виноватъ, хоть себѣ невидимка, хоть семи пядей во лбу будь!
А какъ бы сватъ мой Демьянъ его подслушалъ, такъ и подумалъ бы про себя: Ври на обѣдъ, да оставляй и на ужинъ! Охъ-ты гой еси добрый молодецъ, судія правдивый, Шемяка Антоновичъ, сынъ отца своего роднаго-кровнаго Антона Поликарповича! Ни ухо ты ни рыло, ни съ рожи, ни съ кожи, а судишь такъ что ни мыто, ни катано, ни брито, ни стрижено; у тебя умъ за разумъ заходитъ, знать черезъ чуръ перемудрилъ; а гдѣ тонко, тамъ, того и гляди, порвется! И сатана въ славѣ, да не за добрыя дѣла; а иная слава хуже поношенія. Ты Богословъ, да не однословъ, мягко стелешь, да жестко спать; скажешь вдоль, а сдѣлаешь
правды, не потерплю ни в ком: от малой искры да Москва загорелась; вола и резник обухом бьет, убей муху! А у меня, кто виноват, так виноват, хоть себе невидимка, хоть семи пядей во лбу будь!
А как бы сват мой Демьян его подслушал, так и подумал бы про себя: Ври на обед, да оставляй и на ужин! Ох-ты гой еси добрый молодец, судия правдивый, Шемяка Антонович, сын отца своего родного-кровного Антона Поликарповича! Ни ухо ты ни рыло, ни с рожи, ни с кожи, а судишь так что ни мыто, ни катано, ни брито, ни стрижено; у тебя ум за разум заходит, знать чересчур перемудрил; а где тонко, там, того и гляди, порвется! И сатана в славе, да не за добрые дела; а иная слава хуже поношения. Ты Богослов, да не однослов, мягко стелешь, да жестко спать; скажешь вдоль, а сделаешь
