разсказалъ, съ какой беззавѣтной храбростью солдаты взбирались на стѣну города, съ которой стрѣляли по нимъ.
— Меня это не удивляетъ, — отвѣтила я; — мнѣ кажется, что самый большой трусъ можетъ вызвать въ себѣ минутную храбрость; онъ бросается въ аттаку, потому что самъ знаетъ, что долго она не продолжится. Впрочемъ, извините меня, графъ, но я считаю героическимъ мужествомъ не храбрость въ сраженіи, а способность жертвовать собой и долго страдать, зная, какія мученія ожидаютъ васъ впереди. Если будутъ постоянно тереть тупымъ деревяннымъ оружіемъ одно и то же мѣсто на рукѣ и вы будете терпѣть это мученіе не уклоняясь отъ него, я сочту васъ мужественнѣе, чѣмъ если бы вы два часа сряду шли прямо на врага.
Императрица меня поняла, но милый графъ запутался въ какихъ-то туманныхъ объясненіяхъ, и въ концѣ концовъ упомянулъ о самоубійствѣ, какъ о доказательствѣ мужества. Я сказала, что много думала надъ этимъ вопросомъ и, обсудивъ все, что прочла о немъ, пришла къ заключенію, что независимо отъ того, что, убивая себя, человѣкъ грѣшитъ противъ своего Создателя и противъ общества, этимъ онъ ясно доказываетъ, что къ этому малодушному поступку привелъ его недостатокъ мужества и терпѣнія. Императрица не спускала съ меня глазъ, и я сказала ей улыбаясь, что я никогда ничего не предприму ни для ускоренія, ни для отдаленія своей смерти, и что вопреки софизму Ж. Ж. Руссо, плѣнившему меня въ дѣтствѣ (я тогда уже любила храбрость), я нахожу, что дамъ болѣе яркое доказательство твердости своего характера, если съумѣю страдать, не прибѣгая къ лекарству, которымъ не въ правѣ пользоваться. Императрица спросила меня, о какомъ софизмѣ я говорю и въ какомъ сочиненіи Руссо онъ заключается.
— Онъ говоритъ въ «Новой Элоизѣ»: «Напрасно боятся смерти, такъ какъ пока мы живемъ — ея нѣтъ, а когда она наступаетъ, мы уже не существуемъ».
