меня о моемъ увольненіи со службы. Мнѣ неизвѣстны были ни имя, на отчество Донаурова и потому я не знала, какъ мнѣ ему отвѣтить и адресовать письмо; не отвѣтить ему вовсе и не извѣстить о полученіи приказанія государя я не могла, такъ какъ это считалось бы преступленіемъ противъ него. Вмѣстѣ съ тѣмъ, если бы я написала ему, не соблюдая обычныхъ формъ обращенія, я этимъ создала бы себѣ вѣчнаго врага, такъ какъ онъ приписалъ бы это упущеніе моему высокомѣрію. Я и рѣшила написать своему двоюродному брату, князю Куракину, бывшему еще въ фаворѣ, и просила его извиниться за меня передъ Донауровыаъ, что я не отвѣтила ему непосредственно, объяснивъ ему, что это случилось потому, что я не знала, какъ адресовать ему письмо, и не хотѣла оказаться невѣжливой; кромѣ того я просила сообщить ему, что я смотрю на свою отставку, какъ на благодѣяніе со стороны императора. Я разсказала своему брату, графу Александру, этотъ инцидентъ и не могла придти въ себя отъ удивленія, когда онъ сообщилъ мнѣ, что этотъ Донауровъ былъ сынъ буфетнаго лакея моего дяди, государственнаго канцлера; женившись на калмычкѣ, любимой горничной тети, онъ получилъ завѣдываніе виннымъ погребомъ, а затѣмъ сдѣлался главнымъ дворецкимъ.
Ссылки и аресты стали событіями столь обыденными, что слухи о нихъ дошли и до меня. Я была глубоко потрясена смертью Екатерины Второй, несчастіемъ, постигшимъ мою родину, и ужасомъ, сковывавшимъ рѣшительно всѣхъ, такъ какъ не было почти дворянской семьи, изъ которой хоть одинъ членъ не томился бы или въ Сибири или въ крѣпости. Моя болѣзнь и въ особенности состояніе моихъ нервовъ превращали мою жизнь въ тягостное для меня бремя, но я не хотѣла самовольно сократить ее. Мнѣ необходимо было ѣхать въ Москву не для того, чтобы совѣтываться съ докторами, — я не питала довѣрія къ мѣстнымъ эскулапамъ, — а чтобы поставить себѣ піявки и тѣмъ возстановить правильное и спокойное кровообращеніе.
