не спитъ, не ѣстъ и не поетъ больше; его пугаютъ окружающая его пропасть и доселѣ невѣдомыя ему волны; въ концѣ концовъ онъ умираетъ въ цвѣтѣ лѣтъ отъ страха и отчаянія.
Дидро вскочилъ при этихъ словахъ со своего стула, будто подброшенный невидимой пружиной. Онъ заходилъ по комнатѣ большими шагами и, сердито плюнувъ на землю, воскликнулъ:
— Какая вы удивительная женщина! Вы переворачиваете вверхъ дномъ идеи, которыя я питалъ и которыми дорожилъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ!
Все мнѣ нравилось въ Дидро, даже его горячность. Его искренность, неизмѣнная дружба, проницательный и глубокій умъ, вниманіе и уваженіе, которыя онъ мнѣ всегда оказывалъ, привязали меня къ нему на всю жизнь. Я оплакивала его смерть и до послѣдняго дня моей жизни буду жалѣть о немъ. Этого необыкновеннаго человѣка мало цѣнили; добродѣтель и правда были двигателями всѣхъ его поступковъ, а общественное благо было его страстною и постоянною цѣлью. Вслѣдствіе живого своего характера онъ впадалъ иногда въ ошибки, но всегда былъ искрененъ и первый страдалъ отъ нихъ. Однако, не мнѣ воздавать ему хвалу по заслугамъ; другіе писатели, несравненно выше меня, не преминутъ это сдѣлать.
Въ другой разъ, когда онъ тоже былъ у меня вечеромъ, мнѣ доложили о пріѣздѣ Рюльера. Рюльеръ былъ въ Россіи атташе при французскомъ посольствѣ, въ бытность посломъ барона Бретейля. Онъ бывалъ у меня въ Петербургѣ, а въ Москвѣ я его видала еще чаще въ домѣ госпожи Каменской. Я не знала, что по возвращеніи своемъ изъ Россіи онъ составилъ записки о переворотѣ 1762 года и читалъ ихъ повсюду въ обществѣ. Я хотѣла было сказать лакею, чтобы его приняли, но Дидро прервалъ меня и, крѣпко стиснувъ мою руку, сказалъ:
— Одну минуту, княгиня. Намѣреваетесь ли вы вернуться въ Россію по окончаніи вашихъ путешествій?
