на слѣдующій день пріѣхать къ намъ, какъ бы прямо изъ Петербурга; докторъ нашелъ, что князь начинаетъ потѣть, и велѣлъ ему оставаться въ постели до утра. Это было 1-го февраля, и хотя морозъ не былъ великъ, но безопаснѣе было не подвергать больного риску новой простуды. Однако то, что произошло у насъ послѣ пріѣзда князя, могло бы имѣть роковыя послѣдствія. Моя горничная, которая была моихъ лѣтъ и очень легкомысленна, знала, что у меня начались уже родовыя боли; моя свекровь и ея сестра, княгиня Гагарина, присутствовавшая при первыхъ моихъ родахъ, уже нѣсколько часовъ находились въ моей комнатѣ, вмѣстѣ съ акушеркой. Несмотря на это, воспользовавшись тѣмъ, что я вышла на минуту въ другую комнату, она объявила мнѣ, что мужъ мой пріѣхалъ. Я испустила крикъ, который, къ счастью, не былъ услышанъ моей свекровью, бывшей въ сосѣдней комнатѣ. Горничная стала умолять меня держать это въ тайнѣ, такъ какъ князь запретилъ объявлять намъ о своемъ прибытіи, такъ какъ, пріѣхавъ въ Москву, онъ остановился у своей тетки. Надо себѣ представить семнадцатилѣтнюю безумно влюбленную женщину, съ горячей головой, которая не понимала другого счастья какъ любить и быть любимою, и на богатства и знатность смотрѣла какъ на ненужное и тяжелое бремя, отягчавшее ея счастье и спокойствіе, чтобы вообразить, какое дѣйствіе произвели на меня необдуманныя слова моей горничной. Я собралась съ силами и съ самымъ спокойнымъ видомъ вернулась къ княгинѣ-матери и объявила, что болей у меня нѣтъ и что я приняла желудочныя колики за родовыя схватки, и что по всей вѣроятности роды будутъ продолжаться не менѣе двадцати часовъ, какъ и въ первый разъ; вслѣдствіе чего я и попросила ихъ удалиться къ себѣ, обѣщая, что, когда настанутъ настоящія боли, я позволю себѣ обезпокоить ихъ и пригласить къ себѣ. Когда онѣ ушли, я спросила акушерку, не желаетъ ли она за мной слѣдовать. Она вытаращила глаза и, сомнѣваясь въ моемъ здравомъ разсудкѣ, объяснила на своемъ
