вожилъ меня въ моемъ уединеніи, да и тѣ безпокоились напрасно, такъ какъ я никого не принимала. Все это лѣто я была въ такомъ грустномъ настроеніи, что мной овладѣвали черныя мысли, побѣждаемыя мною только съ помощью неба; съ той минуты, какъ я поняла, что покинута своими дѣтьми, жизнь стала для меня тяжелымъ бременемъ, и я безропотно и съ радостью отдала бы ее первому встрѣчному, который пожелалъ бы отнять ее у меня.
Въ слѣдующемъ году было еще хуже. Получивъ двухмѣсячный отпускъ, я посѣтила Троицкое и Круглое. Когда я вернулась, моя сестра Полянская объявила мнѣ, что по требованію одной портнихи, нѣкой Генуци, полиція запретила моей дочери выѣздъ изъ Петербурга, такъ что она даже была подъ надзоромъ; между тѣмъ она была больна и докторъ Роджерсонъ сообщилъ ей, что жизнь ея окажется въ опасности, если она какъ можно скорѣй не поѣдетъ на воды въ Ахенъ. Я дала пройти три дня, дабы моя дочь не приписала мое посѣщеніе вліянію сестры, и на четвертый день послѣ этого разговора, несказанно огорчившаго меня, поѣхала къ ней попозже вечеромъ, чтобы никого у нея не встрѣтить. Она была на ногахъ, но очень измѣнилась; она дышала, съ трудомъ и цвѣтъ лица у нея былъ зеленый. Увидѣвъ меня, она хотѣла было броситься мнѣ въ ноги; но я ее остановила и, поцѣловавъ, сказала, что она должна успокоиться и беречься и что все устроится къ лучшему. Я сократила свое посѣщеніе, полагая, что она нуждалась въ отдыхѣ послѣ волненія вслѣдствіе моего внезапнаго появленія. Мнѣ также необходимо было остаться одной и даже лечь въ постель, чтобы успокоить свои нервы. На слѣдующій день я вернулась къ ней, и когда ей стало лучше, я предложила ей поселиться со мной на дачѣ возлѣ Петербурга и обѣщала ей уладить дѣла съ кредиторами и испросить для нея у ея величества разрѣшеніе ѣхать въ Ахенъ, куда и отправлю ее лѣтомъ, поручившись за ея долги и давъ ей необходимые для путешествія деньги. Она поправилась немного, и когда я все
