Строгановымъ, котораго она въ своихъ письмахъ называла обыкновенно «magot» (его уродливость и шутовство вполнѣ оправдывали это прозвище), обвиняя его въ недостаточно заботливомъ обо мнѣ попеченіи. Когда я получила это письмо, у меня былъ сильный жаръ и мой отвѣтъ на него былъ, вѣроятно, такъ же несвязенъ, какъ и мои мысли. Потомъ я помнила только, что писала частью по-русски, частью по-французски, стихами и прозой. Когда мнѣ стало получше, императрица спросила меня въ одной изъ своихъ послѣдующихъ записокъ, съ какихъ поръ я стала пророчествовать; она писала, что поняла русскіе стихи, продиктованные мнѣ моимъ пристрастіемъ къ ней, но, кромѣ этого доказательства моей нѣжной дружбы, она ничего не разобрала въ моемъ письмѣ и въ особенности не могла понять, что обозначаетъ упоминаніе о какомъ-то днѣ, который дастъ имя моему помѣстью.
Меня посѣщали мои родные и между ними и дядя, графъ Панинъ, какъ только позволяли его обязанности воспитателя. Такъ какъ для насъ было очень важно, чтобы человѣкъ его характера принадлежалъ нашей партіи, я нѣсколько разъ рѣшалась заговорить съ нимъ о вѣроятности низложенія съ престола Петра III и спросила его, какія послѣдствія повлекло бы за собой подобное событіе, и кто и какъ управлялъ бы нами. Мой дядя воображалъ, что будетъ царствовать его воспитанникъ, слѣдуя законамъ и формамъ шведской монархіи. Я забыла упомянуть объ одномъ обстоятельствѣ, привлекшемъ мнѣ довѣріе графа Панина, вслѣдствіе того, что его племянникъ, князь Репнинъ, котораго онъ очень любилъ и уважалъ, блестящимъ образомъ доказалъ мнѣ свое довѣріе и почтеніе.
Я часто встрѣчалась съ княземъ Репнинымъ у княгини Куракиной, у которой жила его жена, княгиня Репнина (она была сестра князя Куракина и приходилась двоюродной сестрой моему мужу). Онъ меня понялъ совершенно и увидѣлъ, что мною руководили строгіе принципы и восторженный патріотизмъ, а не личные интересы и мечты о воз-
