торъ смотрѣлъ на эту шутовскую сцену, какъ на торжественную и необходимую церемонію.
Легко себѣ представить, какія чувства онъ возбуждалъ во всемъ обществѣ подобными нелѣпыми выходками.
Мой отецъ не игралъ никакой роли при дворѣ; хотя государь и оказывалъ знаки вниманія моему дядѣ канцлеру, но не руководствовался ни его совѣтами, ни правилами здравой политики, которыхъ онъ и не слушалъ.
По утру бытъ первымъ капраломъ на вахтъ-парадѣ, затѣмъ плотно пообѣдать, выпить хорошаго бургонскаго вина, провести вечеръ со своими шутами и нѣсколькими женщинами и исполнять приказанія прусскаго короля — вотъ что составляло счастіе Петра III, и все его семимѣсячное царствованіе представляло изъ себя подобное безсодержательное существованіе изо дня въ день, которое не могло внушать уваженія. Его разбирало нетерпѣніе отвоевать у датскаго короля клочокъ земли, на который онъ заявлялъ свои права, и онъ не захотѣлъ даже дождаться коронаціи чтобы начать войну.
Послѣ отъѣзда двора въ Петергофъ и Ораніенбаумъ, у меня было больше свободнаго времени. Я ужъ не проводила своихъ вечеровъ у императора и была счастлива, что остаюсь въ Петербургѣ. Наружно все было спокойно, только нѣкоторые гвардейскіе солдаты съ нетерпѣніемъ ожидали дѣйствій.
Опасаясь, что ихъ внезапно отправятъ въ Данію, они тревожились насчетъ императрицы; офицеры нашей партіи наблюдали за ними и съ трудомъ ихъ сдерживали. Я велѣла имъ передать, что получаю каждый день извѣстія отъ императрицы и увѣдомлю ихъ, когда надо будетъ дѣйствовать.
Дѣла оставались въ такомъ положеніи вплоть до 27 іюня, являющагося днемъ навсегда памятнымъ для Россіи и исполненнымъ трепета и радости для заговорщиковъ, такъ к[акъ и]хъ[1] мечты наконецъ осуществились; за нѣсколько …[2] до переворота никто изъ насъ не зналъ, когда и [какъ] кончатся наши планы; въ этотъ день былъ разруб-
