съ ея братомъ. Я попросила ее передать Панинымъ, что я бы хотѣла съ ними поговорить. Они вошли ко мнѣ и разсказали о письмѣ и посѣщеніи Теплова. Я гораздо больше вознегодовала на то, что Тепловъ вызвалъ мужа на улицу, несмотря на его болѣзнь, чѣмъ на несправедливость императрицы; меня она не удивила; я вѣдь знала, что Орловы были моими врагами. Я хотѣла прочесть письмо, но генералъ Панинъ отвѣтилъ на это:
— Князь сдѣлалъ то, что и я бы сдѣлалъ на его мѣстѣ: онъ разорвалъ записку и отвѣтилъ Теплову твердо и съ достоинствомъ.
Должна сознаться, что я была покойнѣе, чѣмъ была бы всякая другая при подобныхъ обстоятельствахъ, и поручила графу Панину спросить императрицу, слѣдуетъ ли послать моего сына для обряда крещенія во дворецъ, въ виду того, что сама государыня предложила мнѣ крестить моего ребенка.
— Я увѣрена, — сказала я, — что она не позволитъ себѣ отказать въ этомъ. Когда ушли Панины, мой мужъ всталъ съ постели и, пока ее оправляли, пришелъ ко мнѣ; онъ былъ такъ блѣденъ, что я не вѣрила улучшенію его здоровья. Я не позволила ему долго сидѣть возлѣ меня и уговорила выпить бульону, когда ляжетъ въ кровать. Его блѣдность встревожила меня и не дала мнѣ уснуть въ обычный часъ.
Не успѣла я наконецъ задремать, какъ меня разбудили какіе-то пьяные крики подъ окномъ. То были ткачи; которыхъ Орловы, жившіе въ собственномъ дом (одинъ только Григорій жилъ во дворцѣ) вызывали къ себѣ, заставляли пѣть и плясать, затѣмъ напаивали ихъ и отпускали домой. Теперь они шли домой, и къ несчастью окно моей спальни выходило на улицу и я отъ шума и крика вскочила въ испугѣ. Я почувствовала сильныя внутреннія боли и судороги въ рукѣ и ногѣ. Я послала мою старушку, спавшую возлѣ меня, за полковымъ хирургомъ (онъ жилъ у насъ въ домѣ) и велѣла впустить его ко мнѣ въ другую дверь,
