бунта. Что-то толкало меня бунтовать, какія-то слова, мнѣ самой непонятныя, вытаскивались ко рту.
Еще она спрашивала:
— Что лучше? Почему лучше?
— Скорѣе кончится.
— Господи! что кончится?
Я не знала, что̀ «кончится», не знала, что̀ и почему «тѣмъ лучше»; но знала, что Кубокъ Шиллера, съ его гадкимъ морскимъ чудовищемъ, больше не стану читать и объяснять. Встала очень дерзко со своего стула противъ нея, и совершенно важно и не спѣша выступила изъ учебной.
Я рѣшила на прудъ…
Конечно послѣ пруда наказала: три дня безъ игры.
Уже всего тринадцать оставалось головастиковъ, и ничего, кромѣ нихъ и чудовища живого, не оставалось въ болотной мути.
Прошло, должно-быть, со дня объяснительнаго чтенія баллады Шиллера не менѣе двухъ недѣль и пощаженные головастики, въ сущности, уже не были головастиками. Изъ каждой толстой головы выросло по четыре растопыренныхъ лапки съ крошечными перепончатыми пальчиками. Да и голова сама оказалась не только головой, а съ мягкимъ животикомъ и сутулой лягушачьей спинкой.
бунта. Что-то толкало меня бунтовать, какие-то слова, мне самой непонятные, вытаскивались ко рту.
Еще она спрашивала:
— Что лучше? Почему лучше?
— Скорее кончится.
— Господи! что кончится?
Я не знала, что «кончится», не знала, что и почему «тем лучше»; но знала, что Кубок Шиллера, с его гадким морским чудовищем, больше не стану читать и объяснять. Встала очень дерзко со своего стула против неё, и совершенно важно и не спеша выступила из учебной.
Я решила на пруд…
Конечно после пруда наказала: три дня без игры.
Уже всего тринадцать оставалось головастиков, и ничего, кроме них и чудовища живого, не оставалось в болотной мути.
Прошло, должно быть, со дня объяснительного чтения баллады Шиллера не менее двух недель и пощаженные головастики, в сущности, уже не были головастиками. Из каждой толстой головы выросло по четыре растопыренных лапки с крошечными перепончатыми пальчиками. Да и голова сама оказалась не только головой, а с мягким животиком и сутулой лягушачьей спинкой.
