ваніяхъ современнаго юридическаго и экономическаго быта, общественная мысль опять таки сосредоточивается главнымъ образомъ на болѣзненныхъ явленіяхъ и симптомахъ разложенія, глубоко разъѣдающихъ, будто-бы, организмъ нашего общества въ самыхъ его основахъ и учрежденіяхъ. «Никогда,—говоритъ одинъ проницательный наблюдатель,—не было потрачено столько усилій на разъясненіе принциповъ собственности, семейственности и государственности, никогда съ такою настойчивостью, съ такими угрозами не было говорено о необходимости огражденія этихъ принциповъ».
Если это такъ, то—естественно—эта боязнь, эта забота объ «огражденіи» выходятъ изъ основанія, что указанные принципы поколеблены, что ихъ авторитету грозитъ опасность. Словомъ, во всей литературѣ стоитъ какой-то стонъ отчаянья, какая-то мрачная хандра—хандра повальная и признаваемая, даже обязательной для каждаго граждански-мыслящаго человѣка, потому что нечему радоваться, и радость въ наши дни просто постыдна, по мнѣнію одного критика-публициста. Всѣ органы періодической прессы за послѣднее время, писатели всѣхъ направленій и оттѣнковъ, отъ Некрасова и Щедрина до Каткова и кн. Мещерскаго единодушно сходились въ отрицательномъ отношеніи къ современной русской дѣйствительности. Для всѣхъ нашъ вѣкъ—вѣкъ глубокой порчи, русское общество представляетъ печальное зрѣлище разложенія, упадка моральнаго и умственнаго, жизненной импотенціи и апатіи; русскій современный человѣкъ—«живоглотъ»: вотъ его настоящій терминъ, по опредѣленію нѣкотораго «охранительнаго» органа. Моралисты всѣхъ лагерей приходятъ въ ужасъ отъ какой-то эпидеміи кражъ, грабежей и всякаго рода «хищеній»—и не столько тѣхъ, которыя не уходятъ отъ возмездія правосудія, сколько—совершаемыхъ съ несравненно большей наглостью, въ оболочкѣ права и законности, «подъ ви-
ваниях современного юридического и экономического быта, общественная мысль опять-таки сосредотачивается главным образом на болезненных явлениях и симптомах разложения, глубоко разъедающих, будто бы, организм нашего общества в самых его основах и учреждениях. «Никогда, — говорит один проницательный наблюдатель, — не было потрачено столько усилий на разъяснение принципов собственности, семейственности и государственности, никогда с такою настойчивостью, с такими угрозами не было говорено о необходимости ограждения этих принципов».
Если это так, то — естественно — эта боязнь, эта забота об «ограждении» выходят из основания, что указанные принципы поколеблены, что их авторитету грозит опасность. Словом, во всей литературе стоит какой-то стон отчаянья, какая-то мрачная хандра — хандра повальная и признаваемая, даже обязательной для каждого граждански мыслящего человека, потому что нечему радоваться, и радость в наши дни просто постыдна, по мнению одного критика-публициста. Все органы периодической прессы за последнее время, писатели всех направлений и оттенков, от Некрасова и Щедрина до Каткова и кн. Мещерского единодушно сходились в отрицательном отношении к современной русской действительности. Для всех наш век — век глубокой порчи, русское общество представляет печальное зрелище разложения, упадка морального и умственного, жизненной импотенции и апатии; русский современный человек — «живоглот»: вот его настоящий термин, по определению некоторого «охранительного» органа. Моралисты всех лагерей приходят в ужас от какой-то эпидемии краж, грабежей и всякого рода «хищений» — и не столько тех, которые не уходят от возмездия правосудия, сколько — совершаемых с несравненно большей наглостью, в оболочке права и законности, «под ви-
