недоступной глубины человѣческаго духа, частію со стороны неразгаданныхъ законовъ органической жизни, оказывается задачею необъятною, или такиъ вопросомъ, за полное рѣшеніе котораго не ручается ни внутренній опытъ, ни сознаніе. Поэтому психологъ, обощаясь теперь по своему предмету съ нравственнымъ бытомъ всего современнаго человѣчества, котораго представителемъ однакожъ онъ, по видимому, быть не можетъ, и съ историческою жизнію всѣхъ минувшихъ его поколѣній, которая большею частію исчезла для него въ безднѣ прошедшаго, долженъ ограничить свой предметъ такъ, чтобы самое это ограниченіе давало ему право разсуждать о разумно-свободной дешѣ вообще и ручалось за то, что психологическія его изслѣдованія имѣютъ значеніе общечеловѣческое. Такое ограниченіе, сколь ни труднымъ представляется оно съ перваго взгляда, можетъ быть сдѣлано чрезъ достаточное различеніе только двухъ понятій: матеріи и формы фактовъ внутренняго опыта. Матерію явленій, которыми обнаруживается внутренняя человѣческая жизнь, составляетъ все то, что существенно входитъ въ нравственную ея природу, никогда отъ ней не отдѣляется и характеризуетъ ее такъ, что безъ этого характеристическаго содержанія она отнюдь не была бы тѣмъб что есть, — нравственною человѣческою природою. Къ такому ея содеражнію принимать многоразличныя формы, оразноображиваться до бесконечности. Но матеріальнымъ чертамъ внутренней своей жизни и по своей способности различнымъ образомъ формовать ихъ, человѣкъ вездѣ и всегда — одинаковъ. Съ этой стороны мылліоны разумно-свободныхъ существъ, населившихъ искони и нынѣ населяющихъ
