зачесанными низко на уши темными волосами, тонкими чертами лица, нѣсколько большимъ ртомъ и голубыми глазами. За нею минутъ черезъ пять быстро вошелъ, горбясь, человѣкъ лѣтъ 26-ти, съ острой бѣлокурой бородкой, курчавыми волосами, очень выпуклыми свѣтлыми глазами подъ густыми бровями цвѣта стараго золота, съ острыми ушами, какъ у фавна.
— Онъ любитъ ее и ведетъ распутную жизнь, и то и другое всѣмъ извѣстно? — спрашивалъ Ваня.
— Да, онъ слишкомъ ее любитъ, чтобы относится къ ней какъ къ женщинѣ. Русскія фантазіи! — добавилъ итальянецъ.
Разъѣзжались, и толстый духовный, закатывая глаза, повторялъ:
— Его святѣйшество такъ устаетъ, такъ устаетъ…
Въ окна рѣзко сверкнулъ лучъ солнца и слышался глухой шумъ подаваемыхъ каретъ.
— Итакъ, до свиданія во Флоренціи, — говорилъ Орсини, пожимая руку Ванѣ.
— Да, завтра ѣду.
Онѣ всѣ лежали на покрытыхъ цвѣтными стегаными тюфячками подоконникахъ: синь-
зачесанными низко на уши темными волосами, тонкими чертами лица, несколько большим ртом и голубыми глазами. За нею минут через пять быстро вошел, горбясь, человек лет 26-ти, с острой белокурой бородкой, курчавыми волосами, очень выпуклыми светлыми глазами под густыми бровями цвета старого золота, с острыми ушами, как у фавна.
— Он любит ее и ведет распутную жизнь, и то и другое всем известно? — спрашивал Ваня.
— Да, он слишком ее любит, чтобы относится к ней как к женщине. Русские фантазии! — добавил итальянец.
Разъезжались, и толстый духовный, закатывая глаза, повторял:
— Его святейшество так устает, так устает…
В окна резко сверкнул луч солнца и слышался глухой шум подаваемых карет.
— Итак, до свидания во Флоренции, — говорил Орсини, пожимая руку Ване.
— Да, завтра еду.
Они все лежали на покрытых цветными стегаными тюфячками подоконниках: синь-
