для того двери отпереть и распечатать, а по причащеніи, оныя двери запереть и запечатать тебѣ своею печатью и приказать хранить накрѣпко, какъ въ прежнихъ указахъ объявлено“…[1]
Вотъ уже поистинѣ заживо погребенные!
Всѣ подобныя наставленія всегда и неизмѣнно сопровождались и заканчивались угрозами, что за малѣйшее неисполненіе инструкціи и слабость надзора виновные въ томъ будутъ немедленно подвергнуты „осужденію и истязанію“ по всей строгости военныхъ артикуловъ… Подобныя угрозы не могли, конечно, не оказывать своего дѣйствія.
Насколько строго выполнялись всѣ эти указы и инструкціи, можно, видѣть, между прочимъ, изъ слѣдующаго случая. Одинъ изъ заточенныхъ въ Соловецкомъ монастырѣ — князь Василій Лукичъ Долгоруковъ — тяжко заболѣлъ; ему понадобился духовникъ. Но такъ какъ въ указѣ, при которомъ онъ былъ присланъ, сказано было, чтобы „никого изъ постороннихъ къ нему въ келью не допускать“, то поэтому ни архимандритъ, ни караульный офицеръ не рѣшились исполнить требованія умирающаго и кончили тѣмъ, что вошли по этому поводу съ особымъ представленіемъ въ архангельскую губернскую канцелярію. Но въ свою очередь и губернская канцелярія также не осмѣлилась удовлетворить просьбу больного узника и обратилась за разрѣшеніемъ этого вопроса въ Сенатъ, который указомъ отъ 29 марта 1731 года предписалъ губернатору, въ случаѣ крайней необходимости, допустить отца духовнаго въ келью князя Долгорукова[2].
