cиненным тюлем. На ближних завешенных одним cлоем, виден хвойный лес. На следующих, тюль этот гуще, и лес за ним едва угадывается, А там еще и еще все бледнее и бледнее, — и в самой дали не определишь: горы это или стада легких облаков, которые сейчас разбредутся по необ’ятной знойной степи.
Мой товарищ, Ганс, снимает с плеча ружье и стреляет, — просто так, в белый свет. Откликаются одна за другой скалы; неподалеку срывается глыба и скачет по уступам, все быстрее и быстрее, оставляя позади след каменной пыли. Ущелье стонет, гудит, рычит каждой своей складкой, густо шлет тяжелые, медлительные угрозы в настороженную тишину.
Опять идем книзу, и снова темнеет. Может быть, это ползет навстречу ночь? Таежная ночь, насыщенная звуками борьбы за существование, вспышками голосов слабых в когтях сильных. Может быть, тайга лишь крепче смыкает свои зеленые об’ятья...
Кипят ручьи. Прохладно и сыро. Крикнула птица, совсем рядом, и тяжелый плеск крыльев встревоживает слух. На повороте, Ганс радостно восклицает.
— Вот оно! Смотрите...
Неподалеку, немного внизу, сверкает черная, глянцевитая гладь озера. На противоположной стороне темная гора. Вода без одной морщинки — туго натянутый атлас. Налево, за ближними хребтами, белеет острый, снеговой гребень.
