Не сердитесь на меня, прекрасныя плясуньи, если я немного накажу маленькаго бога! Быть можетъ, кричать будетъ онъ и плакать, — но онъ готовъ смѣяться, даже когда плачетъ!
И со слезами на глазахъ пусть проситъ онъ у васъ о пляскѣ; а я спою пѣснь къ его пляскѣ:
Пѣснь пляски и насмѣшки надъ духомъ тяжести, моимъ величайшимъ и самымъ могучимъ демономъ, о которомъ говорятъ, что онъ «владыка міра».
И вотъ пѣсня, которую пѣлъ Заратустра, въ то время, какъ Купидонъ и дѣвушки вмѣстѣ плясали:
«Въ твои глаза заглянулъ я недавно, о, жизнь. И мнѣ показалось, что я погружаюсь въ непостижимое.
Но ты вытащила меня золотою удочкой; насмѣшливо смѣялась ты, когда я тебя называлъ непостижимой.
«Такъ говорятъ всѣ рыбы, отвѣчала ты: чего не постигаетъ онѣ, то и непостижимо.
Но я только измѣнчива и дика, и во всемъ я женщина, и при томъ не добродѣтельная:
Хотя я называюсь у васъ, мужчинъ, «глубиною» или «вѣрностью», «вѣчностью», «тайною».
Но вы, мужчины одаряете насъ всегда собственными добродѣтелями — ахъ, вы, добродѣтельные!»
Такъ смѣялась она, невѣроятная; но никогда не вѣрю я ей и смѣху ея, когда она дурно говоритъ о себѣ самой.
И когда я съ глазу на глазъ говорилъ съ своей дикой мудростью, она сказала мнѣ съ гнѣвомъ: «Ты желаешь, ты жаждешь, ты Любишь, потому только ты и хвалишь жизнь!»
Чуть было зло не отвѣтилъ я ей и не сказалъ правды разсерженной; и нельзя злѣе отвѣтить, какъ «сказавъ правду» своей мудрости.
Не сердитесь на меня, прекрасные плясуньи, если я немного накажу маленького бога! Быть может, кричать будет он и плакать, — но он готов смеяться, даже когда плачет!
И со слезами на глазах пусть просит он у вас о пляске; а я спою песнь к его пляске:
Песнь пляски и насмешки над духом тяжести, моим величайшим и самым могучим демоном, о котором говорят, что он «владыка мира».
И вот песня, которую пел Заратустра, в то время, как Купидон и девушки вместе плясали:
«В твои глаза заглянул я недавно, о, жизнь. И мне показалось, что я погружаюсь в непостижимое.
Но ты вытащила меня золотою удочкой; насмешливо смеялась ты, когда я тебя называл непостижимой.
«Так говорят все рыбы, отвечала ты: чего не постигает они, то и непостижимо.
Но я только изменчива и дика, и во всём я женщина, и при том не добродетельная:
Хотя я называюсь у вас, мужчин, «глубиною» или «верностью», «вечностью», «тайною».
Но вы, мужчины одаряете нас всегда собственными добродетелями — ах, вы, добродетельные!»
Так смеялась она, невероятная; но никогда не верю я ей и смеху её, когда она дурно говорит о себе самой.
И когда я с глазу на глаз говорил с своей дикой мудростью, она сказала мне с гневом: «Ты желаешь, ты жаждешь, ты Любишь, потому только ты и хвалишь жизнь!»
Чуть было зло не ответил я ей и не сказал правды рассерженной; и нельзя злее ответить, как «сказав правду» своей мудрости.
