Одного возвышеннаго видѣлъ я сегодня, торжественнаго, кающагося духомъ: о, какъ смѣялась моя душа надъ его безобразіемъ!
Съ приподнятой грудью, похожій на тѣхъ, кто вбираетъ въ себя дыханіе: такъ стоялъ онъ, возвышенный и молчаливый:
Увѣшанный безобразными истинами, своей охотничьей добычей и богатый разодранными одеждами: также много шиповъ висѣло на немъ — но я не видѣлъ еще ни одной розы.
Еще не научился онъ смѣху и красотѣ. Мрачнымъ возвратился этотъ охотникъ изъ лѣса познанія.
Съ битвы вернулся онъ съ дикими звѣрями: и сквозь его суровость проглядываетъ еще дикій звѣрь — не побѣжденный!
Какъ тигръ, всѣ еще стоить онъ, готовый прыгнуть; но я не люблю этихъ напряженныхъ душъ; не по вкусу мнѣ всѣ эти удалившіеся.
И вы говорите мнѣ, друзья, что о вкусахъ не спорятъ? Но вѣдь вся жизнь есть споръ о вкусахъ!
Вкусъ: это одновременно и вѣсъ, и вѣсы, и тотъ, кто вѣситъ; и горе всему живущему, еслибъ захотѣло оно жить безъ спора о вѣсѣ, о вѣсахъ и о томъ, кто вѣситъ!
Еслибъ этотъ возвышенный утомился своею возвышенностью: только тогда началась бы его красота, — и только тогда вкусилъ бы я его и нашелъ бы вкуснымъ.
И только когда онъ отвратится самъ отъ себя, перепрыгнетъ онъ черезъ свою собственную тѣнь — и, поистинѣ, прямо въ свое солнцѣ.
Слишкомъ долго сидѣлъ онъ въ тѣни, щеки поблѣднѣли у кающагося духомъ; почти умеръ онъ съ голоду въ своихъ ожиданіяхъ.
Одного возвышенного видел я сегодня, торжественного, кающегося духом: о, как смеялась моя душа над его безобразием!
С приподнятой грудью, похожий на тех, кто вбирает в себя дыхание: так стоял он, возвышенный и молчаливый:
Увешанный безобразными истинами, своей охотничьей добычей и богатый разодранными одеждами: также много шипов висело на нём — но я не видел еще ни одной розы.
Еще не научился он смеху и красоте. Мрачным возвратился этот охотник из леса познания.
С битвы вернулся он с дикими зверями: и сквозь его суровость проглядывает еще дикий зверь — не побежденный!
Как тигр, все еще стоить он, готовый прыгнуть; но я не люблю этих напряженных душ; не по вкусу мне все эти удалившиеся.
И вы говорите мне, друзья, что о вкусах не спорят? Но ведь вся жизнь есть спор о вкусах!
Вкус: это одновременно и вес, и весы, и тот, кто весит; и горе всему живущему, если б захотело оно жить без спора о весе, о весах и о том, кто весит!
Если б этот возвышенный утомился своею возвышенностью: только тогда началась бы его красота, — и только тогда вкусил бы я его и нашел бы вкусным.
И только когда он отвратится сам от себя, перепрыгнет он через свою собственную тень — и, поистине, прямо в свое солнце.
Слишком долго сидел он в тени, щеки побледнели у кающегося духом; почти умер он с голоду в своих ожиданиях.
