— на городъ нахаловъ, безстыдниковъ, писакъ, крикуновъ и распаленныхъ честолюбцевъ: —
— гдѣ все испорченное, зловонное, порочное, мрачное, рыхлое, прыщавое, коварное собрано вмѣстѣ: —
— плюнь на большой городъ и вернусь назадъ!» — Но здѣсь прервалъ Заратустра бѣснующагося шута и зажалъ ему ротъ.
«Перестань наконецъ! воскликнулъ Заратустра, мнѣ давно уже противны твоя рѣчь и твоя манера говорить!
Зачѣмъ же такъ долго жилъ ты въ болотѣ, что ты самъ долженъ былъ сдѣлаться лягушкой и жабой?
Не течетъ ли теперь у тебя самого въ жилахъ гнилая, пѣнистая, болотная кровь, что научился ты такъ квакать и поносить?
Почему не ушелъ ты въ лѣсъ? Или не пахалъ землю? Развѣ море не полно зелеными островами?
Я презираю твое презрѣніе, и если ты предостерегалъ меня, — почему же не предостерегъ ты себя самого?
Изъ одной только любви долженъ исходить полетъ презрѣнія моего и предостерегающей птицы моей: но не изъ болота!
Тебя называютъ моей обезьяной, ты, бѣснующійся шутъ: но я называю тебя своей хрюкающей свиньей, — хрюканьемъ портишь ты мнѣ мою хвалу безумству.
Что же заставило тебя впервыѣ хрюкать? То, что никто достаточно не льстилъ тебѣ: — поэтому и сѣлъ ты вблизи этой грязи, чтобъ имѣть поводы хрюкать, —
— чтобы имѣть многочисленные поводы для мести! Ибо месть, ты, тщеславный шутъ, и есть вся твоя пѣна, я хорошо разгадалъ тебя!
Но твое шутовское слово вредитъ мнѣ даже тамъ, гдѣ ты правъ! И еслибъ слово Заратустры было сто
— на город нахалов, бесстыдников, писак, крикунов и распаленных честолюбцев: —
— где всё испорченное, зловонное, порочное, мрачное, рыхлое, прыщавое, коварное собрано вместе: —
— плюнь на большой город и вернусь назад!» — Но здесь прервал Заратустра беснующегося шута и зажал ему рот.
«Перестань наконец! воскликнул Заратустра, мне давно уже противны твоя речь и твоя манера говорить!
Зачем же так долго жил ты в болоте, что ты сам должен был сделаться лягушкой и жабой?
Не течет ли теперь у тебя самого в жилах гнилая, пенистая, болотная кровь, что научился ты так квакать и поносить?
Почему не ушел ты в лес? Или не пахал землю? Разве море не полно зелеными островами?
Я презираю твое презрение, и если ты предостерегал меня, — почему же не предостерег ты себя самого?
Из одной только любви должен исходить полет презрения моего и предостерегающей птицы моей: но не из болота!
Тебя называют моей обезьяной, ты, беснующийся шут: но я называю тебя своей хрюкающей свиньей, — хрюканьем портишь ты мне мою хвалу безумству.
Что же заставило тебя впервые хрюкать? То, что никто достаточно не льстил тебе: — поэтому и сел ты вблизи этой грязи, чтоб иметь поводы хрюкать, —
— чтобы иметь многочисленные поводы для мести! Ибо месть, ты, тщеславный шут, и есть вся твоя пена, я хорошо разгадал тебя!
Но твое шутовское слово вредит мне даже там, где ты прав! И если б слово Заратустры было сто