Поистинѣ, многіе изъ нихъ когда-то поднимали свои ноги, какъ танцоры, ихъ манилъ смѣхъ въ моей мудрости: — потомъ они одумались. Только что видѣлъ я ихъ согбенно — ползущими ко кресту.
Вокругъ свѣта и свободы когда-то порхали они, какъ мотыльки и юные поэты! Немного старше, немного холоднѣе: и они уже сѣли за пачку, какъ глупцы и ханжи.
Не по тому ли поникло сердце ихъ, что какъ китъ поглотило меня одиночество? Быть можетъ, долго, съ тоскою, тщетно прислушивалось ихъ ухо къ призыву моихъ трубъ и моихъ герольдовъ?
— Ахъ! Всегда было мало такихъ, чье сердцѣ надолго сохраняетъ смѣлость и пыль; у такихъ даже духъ остается настойчивымъ. Остальные малодушны.
Остальные: это всегда большинство, вседневность, излишекъ, многое множество — всѣ они малодушны.
Кто подобенъ мнѣ, тому встрѣтятся на пути переживанія, подобный моимъ: такъ что его первыми товарищами будутъ трупы и паяцы.
Его вторыми товарищами — тѣ, кто назовутъ себя вѣрующими въ наго: живая толпа, много любви, много безумія, много безбородаго почитанія.
Но къ этимъ вѣрующимъ не долженъ привязывать своего сердца тотъ, кто подобенъ мнѣ среди людей; въ эту весну и пестрые луга на долженъ вѣрить тотъ, кто знаетъ родъ человѣческій, непостоянный и малодушный!
Еслибъ могли они быть иными, они и хотѣли бы иначе. Все, что на половину, портитъ цѣлое. Что листья блекнутъ, — на что тутъ жаловаться!
Оставь ихъ летѣть и падать, о, Заратустра, и не жалуйся! Лучше подуй на нихъ шумящими вѣтрами,
Поистине, многие из них когда-то поднимали свои ноги, как танцоры, их манил смех в моей мудрости: — потом они одумались. Только что видел я их согбенно — ползущими ко кресту.
Вокруг света и свободы когда-то порхали они, как мотыльки и юные поэты! Немного старше, немного холоднее: и они уже сели за пачку, как глупцы и ханжи.
Не по тому ли поникло сердце их, что как кит поглотило меня одиночество? Быть может, долго, с тоскою, тщетно прислушивалось их ухо к призыву моих труб и моих герольдов?
— Ах! Всегда было мало таких, чье сердце надолго сохраняет смелость и пыль; у таких даже дух остается настойчивым. Остальные малодушны.
Остальные: это всегда большинство, вседневность, излишек, многое множество — все они малодушны.
Кто подобен мне, тому встретятся на пути переживания, подобный моим: так что его первыми товарищами будут трупы и паяцы.
Его вторыми товарищами — те, кто назовут себя верующими в наго: живая толпа, много любви, много безумия, много безбородого почитания.
Но к этим верующим не должен привязывать своего сердца тот, кто подобен мне среди людей; в эту весну и пестрые луга на должен верить тот, кто знает род человеческий, непостоянный и малодушный!
Если б могли они быть иными, они и хотели бы иначе. Всё, что на половину, портит целое. Что листья блекнут, — на что тут жаловаться!
Оставь их лететь и падать, о, Заратустра, и не жалуйся! Лучше подуй на них шумящими ветрами,
